Ястребиная бухта, или Приключения Вероники

- Ты на машине? – спросила Марьяна, поправляя на плече тонкий ремешок сумочки.

- Нет, пешком пришла через бухту. А… ты?

Девочка улыбнулась. Отрицательно покачала головой, успокаивая:

- Он через час подъедет, меня забрать. Дела у него, с Беляшом. А можно я тебя провожу немножко?

- Господи, Марьяш, ну, конечно, можно. Только обувь вот, - она кивнула на изящные туфли-лодочки.

Марьяна засмеялась.

- А я сниму. Пойдем.

Вместе и молча они пошли по улице, мимо домов, во дворах которых кипела работа. Стучали молотки и визжали пилы, урчали машины. Перекрикивались хозяева, командуя помощниками. Где-то устанавливали зонтики от солнца, где-то вешали над номерами полотняные маркизы.

Прошли мимо тряпочного царства матери Федьки Константиныча. И в начале тропы, что взбиралась на скалы, Марьяна отошла в сторону за камень, скинула туфли и стащила колготки, сунула их в сумочку. Взяла обувку за каблуки и, переминаясь босыми ступнями, сказала:

- Ну, вот.

На узкой тропе говорить было неудобно, и Ника молчала. А когда спустились, увязая в рыхлом песке, Марьяна встала, оглядывая бухту и далекий дом на скале, белеющий высокими стенами. На крыше веранды распускался в апрельском ветре белый парус, надувал гордую грудь.

- Как там? – спросила она, не двигаясь с места, - Пашка. Фотий. Как они?

Ника пожала плечами. Она не видела Марьяну ни разу, с того вечера, когда та, скатившись с измятой постели, подбежала к Токаю. И кажется, ни одного взгляда не бросила на Нику.

Потом, когда ночью они говорили с Фотием, Ника расплакалась, обругала Марьяну, кидая в ночную тишину комнаты злые слова. А он, обнимая, покачивал, как ребенка. Ответил:

- Не надо. Ей так досталось. Мы еще и не знаем, как. Может, и не узнаем. А тебе, дай Бог тебе, родная, не побывать в такой ситуации.

- Ты думаешь, я могла бы? Как она со мной? – Ника задохнулась от возмущения, и он, притягивая ее к себе, насильно прижал лицом к своей груди.

- Ты не знаешь, и я не знаю. Но повторю – никогда никого не суди. Тем более – своего, родного человека.

- Какая ж своя, - угрюмо пробубнила Ника в мерно дышащую грудь, - бросила нас вот.

Сейчас не знала, как говорить и что. Как чужой – сказать, да все хорошо, спасибо. Или рассказать именно ей, Машке-Марьяшке, как Паша уходил в поселок, напивался до злых зеленых чертей, сколько раз, да раза четыре наверно, за месяц. И дважды приводил вечером хихикающих девчонок, не деревенских, приезжали к нему из Южноморска. Потом одолевали Нику телефонными звонками и сопением в трубку. И Фотий пытался с сыном поговорить, а тот наорал на отца, и отец в ответ рявкнул на него, с грохотом уронив кулак на кухонный стол, так что рыжий Степан быстро ускакал в спальню, где уже пряталась Ника…

Две молодые женщины стояли на песке. В пяти метрах стеклянная вода пластала по мокрому прозрачную пелену, кудрявила краешки мелких пенок, такие беленькие, трогательные, такие наивные и свежие, без памяти, только родившиеся.

- Паша очень тоскует по тебе. А Фотий… Мы с ним скучаем, Марьяш. Плохо нам без тебя.

Кусая накрашенную губу, Марьяна направилась к полосе травы, что торчала на невысоком обрывчике, отделяющем степь от пляжа. Там рос корявый низенький абрикос, укрытый воздушной шапкой белых цветов. Бросал на песок ажурную тень и гудел пчелами.

- Давай посидим. Поболтаем, да я вернусь, - она посмотрела на дорогие электронные часы, на пластиковом широком браслете.

Ника села на плоский камень, подстелив снятую куртку, и один рукав расправила на камушке рядом.

- Чтоб не застудилась. И юбочку свою фирменную не выпачкала.

Марьяна сузила черные глаза. Вытянула по песку смуглые ноги.

- Зря ты так. Токай меня любит. Мы, наверное, распишемся, летом. Если я захочу. Он мне предложение сделал, - пошевелила пальцами, чтоб солнце прошлось по граням сверкающего камушка в толстом кольце.

- А ты, конечно, захочешь, - усмехнулась Ника, с закипающим растерянным гневом. И заговорила быстро, торопясь сказать все, чтоб не забыть и не упустить:

- Нельзя тебе! За него нельзя! Он, он… такие как он – да не люди они! И еще – ты что рожать от него будешь? Чтоб жить и бояться, а что с ребенком? Ты в курсе, у нас в городе в один вечер расстреляли троих, и одного с женой прям? Из кабака выходили! И мальчишек снова положили, которые в охране. И любить же надо, а ты…

- А я люблю! – крикнула Марьяна, убирая от солнца руку, - да! Люблю!

- Тогда не повезло тебе! Бывает, да. И козлов кто-то любит. Но подумай все же! Ну, подожди, что ли. Блин, да как тебе сказать-то! Жди или не жди, но такие как Токай – у них пусть другие бабы будут. Не ты!

- Ты его не знаешь.

- Да-а-а! – Ника хлопнула себя по коленям, и губы у нее задрожали, - конечно, я не знаю. Не меня он выкинул, когда тебя спасал. Просто отдал Беляшу и его уродам! Это нормально, по-твоему?

- Он сказал – нельзя было по-другому. Сказал, вернулся бы, чтоб тебя вытащить.

- Сказал-сказал! А ты поверила? Мне он тоже много чего говорил в тот вечер!

- Знаешь, Ника, я думаю, ты ревнуешь.

- Что? – у Ники тут же кончились все слова.

Марьяна кивнула, обхватывая голые колени.