Язык ада

Я уже уходил, когда пришел Трехо. Я никак не ожидал встретить его здесь, впрочем, он меня — тоже. Вместо того чтобы попытаться остаться незамеченным, он сразу сделался центром внимания (вторым, скажем так, после гроба). Он разговаривал одновременно со всеми, кто находился в зале, утешал какую-то женщину, что рыдала у него на плече, и, воспользовавшись приобретенным доверием, высказал пару подходящих к случаю сентенций. Мне было скучно, и я увлек его к выходу.

— У вас что, новое хобби? Массовик-затейник на бдении у гроба покойной?

— Я работаю. Мне надо узнать, не встречался ли с ней в последнее время кто-нибудь из родных.

— Для чего?

— Нам нужно выяснить, с кем конкретно встречалась Сельва Гранадос. Вполне вероятно, что ее убили, чтобы она не смогла использовать имевшуюся у нее информацию.

— Вы не верите, что это было самоубийство?

— Если бы она прыгнула в шахту по собственной воле, она упала бы на ноги. А она упала головой. Пойдемте выпьем чего-нибудь покрепче, поговорим о преступлениях и забудем о горестях жизни.

Было уже поздно, и нам пришлось походить по району, — который мы оба не знали совсем, — чтобы найти открытое кафе.

— Во вторник я приду на кафедру. Я хочу, чтобы вы задержались после работы и помогли мне в одном небольшом расследовании. Это работа для тех, кто хочет остаться честным.

Я ничуть не встревожился; я решил, что скорее всего речь идет о каких-то бумагах, которые он хотел изучить.

— Возьмите с собой смену одежды: старые джинсы, рубашку, которая вам не нужна, и перчатки, чтобы не пачкать руки.

— Мы пойдем на пятый этаж?

— Туда тоже, но меня больше интересует шахта лифта.

Я запротестовал, выразившись в том смысле, что это — работа для детектива, а не для скромного служащего кафедры аргентинской литературы, который пока еще даже не получил официального назначения на должность.

— Речь идет о спасении жизней, о раскрытии двух убийств, о вечной битве добра со злом, а вы мне говорите, что не получили официального назначения. Погибла ваша приятельница, а вам это до лампочки.

— Какая она мне приятельница?! Так, просто знакомая. Впрочем, мне все равно.

— Тогда решено. Во вторник нас ждут приключения.

Трехо заказал еще один джин, и я — тоже, потому что ночь была холодной и потому что всякий раз, когда я представлял себе шахту лифта с трупом, лежавшим на крыше, меня пробирал озноб. Трехо поискал в карманах и достал фотокопию какого-то документа.

— Судья хочет закрыть дело под предлогом, что это самоубийство. Но в этом письме, кажется, есть указание на виновного. Вы узнаете почерк?

— Да, это почерк Гранадос.

— Завтра я получу заключение эксперта. В подобных случаях предсмертная записка становится решающим документом.

Я прочел, что там было написано. Трехо, кажется, удивился моей горькой усмешке.

— Это не предсмертная записка. Это стихотворение. Вы когда-нибудь слышали о декадансе?

Последнее стихотворение Сельвы Гранадос не особенно отличалось от всех других опусов, с которыми я уже ознакомился, прочитав томик «Утонувшей в клепсидре»:

Лифт не придет, чтобы забрать меня
из темноты в этом здании;
Ни лифта, ни молодого лифтера
В ливрее, который читает журнал.
Он не обратится ко мне со словами:
«Я поднимусь под самые облака,
я хочу потерять сознание».
Лифт, который может забрать меня
Прочь из этого мира,
сломался и упал в глубину.
Даже если он вдруг и поднимется,
желая взлететь в облака,
он неотвратимо вернется в подвал.

Я объяснил Трехо, что эта «предсмертная записка» была всего лишь последним образчиком поэтического авангардизма — жанра, который давно уже неинтересен, поскольку Гранадос была, пожалуй, его единственным представителем. Я процитировал еще несколько стихотворений Гранадос.

Трехо заметил:

— Было бы слишком неправдоподобно, если бы у Гранадос в момент совершения преступления совершенно случайно оказалось с собой именно это стихотворение. Таких совпадений просто не бывает. Убийца должен был выбрать это стихотворение специально.

— Гранадос всегда носила с собой свои стихи. Она говорила, что вдохновение может прийти внезапно и что она часто вносила поправки в готовые стихотворения.

Трехо на пару секунд задумался, разглядывая свою пустую рюмку. Он сделал знак официанту, чтобы тот принес еще две. Свой джин он выпил в полном молчании. У стойки бара какой-то мужчина громко перечислял имена, может быть, составлял воображаемую футбольную команду или воскрешал в памяти другую, уже отыгравшую свои матчи. Без каких-либо комментариев он перечислял имена, и ничего больше. У меня уже слипались глаза.