Язык цветов из пяти тетрадей

Таким бы ты, быть может, и привлёк

Тех, кто тебя с презреньем отвергали.

Но, вспоминая то, каким ты был,

И, ветхие перебирая были,

Ты, разлюбивший то, что разлюбил,

Не упрекай за то, что разлюбили!

«Конечно, слушала, не слыша…»

Конечно, слушала, не слыша,

И не слова, а тишина,

Касавшаяся нас всё тише,

Была единственно важна.

Лишь хлынувшая в разговорах

Признаний сбивчивая речь

И шелест уст, и слабый шорох

Одежды, падающей с плеч.

«Поверь горячке поцелуя…»

Поверь горячке поцелуя,

Что очевидный в свете дня

Твой возраст, лишь тебя волнуя,

Не существует для меня!

Что юность, всё не отлетая,

Сияет в прелести былой,

И прядь всплеснулась золотая

За этой стрижкой пожилой.

«Не срезав угол, споря с Пифагором…»

Не срезав угол, споря с Пифагором,

Пошёл к тебе запутанным путём,

Не скорым, но, однако, тем, которым

Мы шли в таких же сумерках вдвоём.

Ещё в другом я разошёлся с греком

(Он знался с египтянами к тому ж),

Что, веря разделившим нас парсекам,

Не верю я в переселенье душ.

Всё чудится: к неведомому краю

Зовёшь меня, ушедшая во тьму,

А я пока дорогу удлиняю

К оставленному дому твоему.

«Нетленна память первой встречи…»

Нетленна память первой встречи,

И даже – я могу не жить,

Но эти сбивчивые речи

Уже священны, может быть.

Ещё сойдёмся в жизни новой,

Ведь только через тридцать лет

Распался этот лист кленовый,

Тобой протянутый в ответ.

«И, собираясь в новый дом, немилый…»

И, собираясь в новый дом, немилый,

В разлившуюся вслушиваясь тишь,

С какой-то лихорадочною силой

Всё то, что оставляешь, оглядишь.

Удержишь ли хоть призрачные эти

Миры, что здесь из пустоты воздвиг,

И эти голоса десятилетий,

И вдумчивую эту пыль от книг?

Лимонное деревце

Давно лимон из косточки здесь вырос

На пятачке коротеньком, хоть плачь,

И скрыто в листьях, плотных, как папирус,

Летописанье ссор и неудач.

Он жил в горшке, сроднился с нашим бытом,

Чуть шелестел, касаясь потолка.

Быть может, видел в мире призабытом

Севильи золотые облака.

Но принял он и эти поколенья,

И этой почвы дорогую пядь,

Снег за окном… И в день переселенья

Задумался и листья стал терять.

Старые вещи

Среди потёртостей и вмятин

Я отдыхать душой привык.

Красноречив и прост, и внятен

Вещей ветшающих язык.

Всего важней и сердцу мило

То, что досталось с детства мне,

Ещё родителям служило

И недвижимо в тишине.

Любовно тронешь ковш и ножик,

Или в шкафу найдешь лоскут,

И вспять, пройдя незримый обжиг,

Десятилетья потекут.

И новой утвари не надо.

И жизнь не вся ещё прошла,

И постарение – награда,

Прикосновение тепла.

«Есть упоенье в пробужденье раннем…»

Есть упоенье в пробужденье раннем,

Когда берёт оттенки цветовые,

Рождается, твердеет в очертаньях

Привычный мир, являясь, как впервые.

Ещё люблю метаморфозы эти,

Но клонит в сон, где вновь цвета сомкнутся.

И хорошо проснуться на рассвете,

И хорошо заснуть, и не проснуться.

«На книжных полках больше стало пыли…»

На книжных полках больше стало пыли.

Я постарел, и за мелькнувший год

Две женщины меня уж разлюбили.

Хотел бы знать, что третья не уйдёт.

Она ко мне приходит на рассвете

И вносит вновь во всё, что говорит

Тревожный жар своих тысячелетий.

Но неизвестен возраст аонид.

И та, что заходила к Архилоху

Была с Катуллом в горькие часы,

Еще и в эту молода эпоху,

Погибельной исполнена красы.

«Люблю я тех, кому дано…»

Люблю я тех, кому дано

Стихотворение одно.

Я знаю, если ты – не гений,

Многописанье – тяжкий грех,

Но пусть живёт одно из всех

Нахлынувших стихотворений!

Есть божества, они – о, да! —

Со мною странствуют всегда,

Но вдруг приходят, сердце тронув,

И так немного дарят строк

И горький воздуха глоток

Мне Кочетков или Сафонов.

«Напомнит лес о русокудром Леле…»

Напомнит лес о русокудром Леле,

А, может быть, о лешем колдуне,

И звук жалейки, жалоба свирели,

В вечеровой раздастся тишине.

Снег упадёт негаданным подарком,

Или пригорода чёрная весна

О бормотанье сбивчивом и жарком

Расскажет, говорлива и бурна.

А северная зимняя столица —

С игрой вечерней, с цокотом копыт

Анапесту позволит возвратиться

И прозу, и простуду возвратит.

Рифма

Одна с божественным порывом…

Боратынский «Рифма»

Кричит акын, то злой, то сладкогласый,

То жгучий, то журчащий, как вода,

И старых рифм несметные запасы

Не истощатся никогда.

Рот разевает, мнет живот обвислый,

Пытаясь рифму новую найти,

И новые сбегаются к ней смыслы,

Иные открываются пути.

Куда заводит рифма в самом деле!

В младенчестве укачивал её

Хребет коня, подобный колыбели…

Но вот уходит в странствие своё.

И воинство доскачет до Китая,

И мчится вестник на крылах орла,

Пока клокочет, чувства сочетая,

Та, что у вас, в Европе, умерла.

Статуя писца

Кажется, что щурится от света,

Продолжая жить невдалеке,

Изваянье памятное это

С тростниковой палочкой в руке.

Хитроватый и широколицый,

Взгляд вперил в каменносечный фриз,

Где рабы согнулись над пшеницей

И над пиром жаркий диск завис.