Язык цветов из пяти тетрадей

«Погост за рожью и бурьяном…»

Погост за рожью и бурьяном.

Пустынна улица села

И ненавистью к горожанам

В истоме тусклой изошла.

Откуда злоба – сам подумай!

Но смотрит на тебя родня

С усмешкой едкой и угрюмой,

И трудно выжить больше дня.

Тут за убийство дом сжигают

И убивают за поджог,

И на чужих собаки лают,

Покуда свой не изнемог.

«Иконы, с петухами полотенца…»

Иконы, с петухами полотенца,

А ночью духота и непокой,

Бессонница мальчишки-отщепенца -

Он здесь в плену, приезжий, городской.

И всё же этот мир, уж уходящий,

Куда проститься приезжала мать,

Оставшийся за облаком и чащей, -

Я смог в самом прощании застать.

Всё воскрешу, воздвигну понемногу,

И в эти строки, в книгу, вот сюда

Закатом обагрённую дорогу

Сквозь годы проведу и города.

«Роднёй не брезгую простою…»

Роднёй не брезгую простою,

И кажется на склоне дней,

Что, может быть, её не стою.

Она становится родней.

А в ней – умелец и добытчик,

И бесприютный пассажир

Промёрзших поздних электричек,

И волжских грузчиков кумир.

Хозяин, говоривший сухо

И осадивший пришлеца,

И эта дряхлая старуха,

Перекрестившая с крыльца.

Я вряд ли их увижу снова,

И всё ж надежда не умрёт

Ещё сыскать такое слово,

Чтоб сохранился в нём народ.

Натюрморт

Забвенье… Но во мраке мёртвом

В глухой избе свой зыбкий круг

С крестьянским тусклым натюрмортом

Показывает память вдруг.

И совестлив, и верен мигу,

И долговечен, и текуч,

Яйцо и чёрствую ковригу

Во тьме высвечивает луч.

Водь

В краю, где воду кличут водью,

Мы с другом долго по воде

К родному шли простонародью,

И суши не было нигде.

Обняв земли большое тело,

Вода тропинки залила,

И всюду чернота блестела,

Напоминая зеркала.

Не отступала эта полисть,

До взгорка с колокольней вплоть

Нас неотвязная, как совесть,

В деревню провожала водь.

Высоцкий

Вот – Высоцкий, давно его нету,

А повсюду ещё разлита

Одолевшая всё-таки Лету

Правдолюбья его хрипота.

Эта совесть в обнимку с гитарой

На эстраду взбежала из книг

Русской прозы бессмертной и старой,

И в пылу перешедшей на крик.

Но окрепла с годами догадка,

Что во времени полупустом

Это было явленье упадка,

Рокового недуга симптом.

В этой песне, с отчаяньем спетой,

Всё гудит, не кончается он,

А успенье империи этой

Начиналось с его похорон.

Алла Баянова

Эти песни чем горше, тем слаще,

Вот и молодость даже привлёк

Заграничный прононс дребезжащий

И цыганщины лёгкий жарок.

Бодро ходит усталое тело,

Ты любима сейчас и мила,

А ещё ведь и с Лещенко пела

И с боярами цуйку пила.

Ах, вернулась сюда запоздало,

И не сдержишь дрожанья руки!

Вот родные края не узнала,

И чужие уже далеки.

Подбежавшей девчонке с букетом,

Разглядевшей морщины и швы

Под сплошным и безжалостным светом,

Улыбнувшись, шепнула: «Увы!».

Весёлое кладбище

Всё время пополняется доныне

И сделалось сокровищем села

То кладбище в румынской Буковине,

Где даже эта бездна весела.

Обычные, столь будничные лица

С надгробий разрисованных глядят.

Как все они решились согласиться

На юмор эпитафий? Все подряд!

С улыбкой в этом бродишь ералаше,

И нет благоговейной тишины,

И, может быть, все прегрешенья наши

Всевышнему смешны.

Полесье

Тусклый, резкий голос выпи

Над просторами болот

Крепнет в хлюпающем хрипе…

Значит, кто-нибудь идёт.

Да, по кочкам с верным щупом…

И на картах нет пути,

Так скажи стратегам глупым:

«Тут и пешим не пройти!»

Край лягушачий и жабий

Перед полчищами лёг,

С этим чавканием хлябей

Неразлучный говорок.

И возлюблены трясины,

Эти дебри, озерца,

И горяч глоток полынный

Из глубокого корца.

Кончен день, темнеет Припять,

Разливается тоска.

Выбрав невод, надо выпить.

Вот и жизнь полешука.

А к нему над зыбью Нила,

Над зубцами пирамид

Счастье путь не позабыло —

Белым аистом летит.

«Рассвет с охотою утиной…»

Рассвет с охотою утиной,

Последних выстрелов хлопки

И жизнь, подёрнутая тиной,

И эти приступы тоски.

И всё-таки ещё чуть рано,

Ружьё пока зачехлено.

И вот – последнего романа

Горячеватое вино.

Свиданье с юною графиней

Придумывает он сперва.

От этих чувств и тёмных пиний

Ещё синее синева.

И веет морем и маслиной

От сердце жалящей слегка,

От этой жадной, маскулинной

Прощальной прозы старика.

«Как Вагнер, презиравший Верди…»

Как Вагнер, презиравший Верди

И верный вещему огню,

В твореньях о любви и смерти

Я выкрутасов не ценю.

Так догорай, моя валгалла,

Предатель бей наверняка,

Хоть всё, что сердце отвергало,

Воздвиглось тоже на века!

«Как вдох, застывший на губах…»

Как вдох, застывший на губах,

И долгий выдох,

Возник и растворился Бах

В окрестных видах.

Беседуя, восходит ввысь,

Бредёт к привольям,

Туда, где облака сошлись

Над тёмным полем.

Вдруг задрожал его орган,

Заныв, загукав,

Как укрощённый ураган

Уставших звуков.

И немота продолжит спор

Во мгле бессилья

С Тем, кто объятия простёр

И отнял крылья.

«Как твой народ могуч и музыкален!..»

Как твой народ могуч и музыкален!

Пойдем туда, где с некоторых пор

В предощущенье будущих развалин

Изобразил валгаллу бутафор.

Своих подруг мужчины в твердых шляпах

По вечерам на оперу везли.