Язык цветов из пяти тетрадей

Стучали кружки бражников разлапых,

Со стапелей сходили корабли.

Сталь плавилась, изготовлялся порох.

Широкоплечий пролетариат,

Пленённый вальсом, состоящий в хорах,

Военным маршам оказался рад.

Вдруг бушевал, речами разогретый,

Шагал на революцию в строю

И покупал перронные билеты,

Лелея честь рабочую свою.

«Как лёгкий жемчуг в тесной снизке…»

Как лёгкий жемчуг в тесной снизке,

Мерцали звуки и текли,

И под руками пианистки

Взметались к небу от земли.

То грусть, то буйное веселье,

Сменяясь, горячили кровь,

И рассыпалось ожерелье

И собиралось вновь и вновь.

И в гармоническом сумбуре

Волны, встающей на дыбы,

Клубились будущие бури

Уже нахлынувшей судьбы.

Каста

Седая внучка конокрада

Гадала мне в мой горький миг,

И вот права: одна отрада —

В бумаге белой этих книг.

И с той поры уже не часто

И лишь в дурные времена

Ко мне взывала эта каста,

Ведь всё уплачено сполна.

И годы схлынули, истаяв,

И всё ж с годами не исчез

К забывшей путь от Гималаев

Породе этой интерес.

И ведь не зря они воспеты,

И, убежав на край земли,

Гостили в таборах поэты

И степью за толпой брели.

И я завидую свободе,

И силу чувствую родства,

Когда горят на небосводе

Их золотые божества.

Как напирают эти лица!

Стоит простак, оторопев…

Но чья-нибудь судьба вершится

Под их неистовый припев.

Бозо [5]

К.В.

Вдруг углядела в бытии сожжённом

Орудие колдуньи, и оно

Подложено в жилье молодожёнам.

Так всё сбылось, что было суждено.

Так отомстила бывшая невеста,

И спился муж, всё вкривь пошло и вкось.

Зарытое в укромнейшее место

Спустя десятилетия нашлось.

И нет спасенья от заклятья злого —

Всё новые злосчастия встречай!

Но иногда довольно только слова,

Оброненного мельком, невзначай.

В обсерватории

Куда ни рвёшься духом пленным!

Вот Млечного пути пыльца…

И расцветающим вселенным

Нет объясненья и конца.

Блистательно разнообразным

В столпах нездешнего огня

И утомительным соблазном

Влекущим издали меня.

Так женских платьев переливы,

На миг приковывая взгляд,

Текут, медлительно – ленивы,

И выбор, может быть, сулят.

Зовут – простившись с мелкой скверной,

Нырнуть в алмазную дыру,

И есть в бессмыслице безмерной

Благая весть, что не умру.

«Сильна усталость в этой аватаре…»

Сильна усталость в этой аватаре,

А там вдали трепещут камыши,

Свистят, снуют, жужжат земные твари,

И отдых есть для временной души.

Под этим небом и меня оставьте,

И пусть растает в мириадах лет,

Как память о нездешнем астронавте,

Нелепой жизни выгоревший след.

Но чище карма в этих посещеньях.

Вдруг журавлей увидишь перелёт,

Уснёшь в цветах… Как молвил их священник:

«Степь отпоёт».[6]

Тейярдизм

Наверно, мыслит эта плесень,

И скудный ягель, этот мох,

Олений корм, так чёрств и пресен,

Весь от раздумий пересох.

Всё, все… И даже эти скалы!

Что понял этот крутосклон?

Всех извержений пламень алый

Сознаньем высшим наделён.

Дойдя до белого каленья

Под вечной оболочкой тьмы,

Ядро Земли плодит виденья,

И это наважденье – мы.

И совесть мы не успокоим,

Когда помчатся корабли

Вихрящимся пчелиным роем

От оставляемой Земли.

Инопланетянин

Своей особостью изранен,

Познав хозяев злость и спесь,

Пойми же, инопланетянин,

Что ты своим не станешь здесь!

Ты доберёшься до истока

Наречий здешних, бодр и рьян,

Но в пониманье мало прока

И нет приязни от землян.

За их злосчастия в ответе,

Ты будешь рвать стальную сеть,

Взывать в слезах к иной планете

И в небо звездное глядеть.

Старое дерево

Теснится роща молодая,

А всё же место в ней нашло

И дерево, что, увядая,

Роняет лист в своё дупло.

А будет ли оно весною?

Но, узловата и стара,

Какой-то кажется родною

Его служивая кора.

Оно пожить ещё готово.

И хочется понурый ствол

Обнять, как мастера седого,

Который к правнукам забрёл.

Папоротник

Творец ещё учился… Опыт ранний,

С особым тщаньем выписанный лист

Был послан в мир немыслимых созданий,

Так изузорен и многоветвист.

Разрозненный, он состоял из множеств

И гордостью со Дня Творенья был

Природной Академии художеств

И живописцам оказался мил.

Он облика уже не переменит,

А ящеров давно на свете нет…

Его прицепит к шлему Плантагенет,

Явившийся чрез мириады лет.

Так жить и жить среди лесного быта,

Безмолвья, сухостоя, забытья

И на горючем срезе антрацита

Оставить чёткий оттиск Бытия!

«Я помню ветхое крыльцо…»

Я помню ветхое крыльцо

И в доме звуков переливы —

О, голос, нежный и смешливый!

Но только позабыл лицо.

Что время сделало со мною!

Иль то смятение виною,

Когда пленяла эта мгла

И первой женщиной была?

И то, что в сумерках случилось

И жизнь поворотило вкось,

Всё в судорогу превратилось

И в зыбкой тайне расплылось.

«Как над минувшим ни злословь…»

Как над минувшим ни злословь,

Оно и дорого и мило.

И в ненависти есть любовь,

Её внушают нам светила…

Зачем её в себя влюбил,

Когда в преддверье эпопеи

На это сердце устремил

Незримый луч Кассиопеи?

«Ты волен был и шёл, куда вело…»

Ты волен был и шёл, куда вело,

Где сердце свежим холодом дышало.

Теперь смирился, оценил тепло.

Ты изменился, пусть и запоздало.

Ты стал другим. Ты был в пути жесток.

Сейчас, к чужой участливый печали,