Язык цветов из пяти тетрадей

Взметая судьбы и пускаясь в пляс.

«Трёх демонов разинутые рты…»

Трёх демонов разинутые рты

Тысячелетий поглотили много,

Их густонаселённой пустоты…

О, воплощенья пляшущего бога!

Извлечены рабами из горы,

Образовав раздельные миры,

Они застыли, грозно нависая…

Но всё я думал, что сильней Исайя.

«Любовь и дружба, всё пройдёт на зное…»

Э.И.

Любовь и дружба, всё пройдёт на зное,

Когда ты вновь направишься туда,

Где чудище бурлило водяное

И сотрясало зеркало пруда.

Там и тебе узреть достался случай

Глухие колебанья и рывки

Субстанции багряной и могучей,

И золотые эти плавники.

В сиянии разбитой амальгамы

Всходило божество из глубины,

И ведали оранжевые ламы,

Что будут снова перерождены.

Но в час кормленья, под удар кимвала,

Когда манила и звала земля,

Оно к тебе, как счастье, подплывало,

Небытие досрочное суля.

«И выберешь не без усилий…»

И выберешь не без усилий,

Всего за несколько минут

Цветенье галилейских лилий,

Иль лотосом поросший пруд.

И раскатившиеся звенья

Распавшегося на лету,

Или блаженного забвенья

Сгустившуюся пустоту.

И долгий путь без пересадки

В какой-то рай (быть может, в ад),

Иль жизней свежие десятки

Из предстоящих мириад.

«Вот и Цейлон, где вновь Адам и Ева…»

Вот и Цейлон, где вновь Адам и Ева

Увиделись, уже искушены,

И, убежав от огненного гнева,

Очнулись средь могучей тишины.

Дай оглядеться – как же всё знакомо!

Какие благодатные места!

Благоуханий сладкая истома,

Цветущих рощ павлинья пестрота.

Всё тот же рай, лишь малость обветшалый!

И океан заходит, не спеша,

В любовно разрушаемые скалы,

И от бессмертья устаёт душа.

«Любовника убила Артемида…»

Любовника убила Артемида,

В чащобах за оленя приняла.

Случайный стих, не различая вида,

В кого-нибудь вопьётся, как стрела.

Я ранил Вас, хотя и на излёте,

А мог любить. Но, и спустя года,

В моих словах опасность Вы найдёте.

Любовь и смерть соседствуют всегда.

Ариадна

Её отчаянье досадно,

От слёз и жалоб я бегу,

И остаётся Ариадна

На незнакомом берегу.

Наутро веяньем прохлады

Её разбудит Дионис,

И повлекут её менады…

И в море тает белый мыс.

Мы – в эпилоге, а давно ли,

Держа в руке её клубок,

Входил я в хаос буйной воли!

Был сумрак воющий глубок.

Был Минотавра топот гулок,

Но схватки с ним страшнее мгла.

Из закоулка в закоулок

Лишь нитка тонкая вела.

Но вот рассвет разлился ало,

И ничего не сохранить.

А ведь и сердце пронизала

Её спасительная нить.

«О том, что всё возникло из раздора…»

О том, что всё возникло из раздора,

Милетский грек промолвил, и доспехи

Ремесленники тщательно и споро

Куют в Милете, раздувая мехи.

Текут в Аид необозримым войском

Убитые – их поросль молодая,

С живущими ещё в общенье свойском,

Но притяженье жизни побеждая.

Всё новые приходят поколенья,

Рождаются для будущих сражений,

И вырос для борьбы и одоленья

На городской стене цветок весенний.

«Томила гарью кузница в Милете…»

Томила гарью кузница в Милете,

Клинки ковались, и мудрец изрек:

«Всё из войны рождается на свете».

И видел море древний этот грек.

Там всё росли и сталкивались волны,

Здесь юноши топтали виноград,

И гибнул мир, противоборством полный,

И расцветал средь бедствий и утрат.

О, разве, разве не по воле Музы,

Искавшей исступленья твоего,

Безжизненные дружбы и союзы

Ты разорвал для боя одного!

И вот она, желанная теснина!

И ты, из судеб выбравший одну,

Остаток сил собравший воедино,

Хотел войны и получил войну.

Анабасис

В повествованье древнем Ксенофонта

Одну страницу не забыть – о том,

Как вдруг открылась даль до горизонта,

Явилось море в блеске золотом.

Всё нарастали подходящих крики,

И Посейдона славил всякий грек,

И в этот миг – от грозного владыки,

Понятно, и окончился побег.

Сюда, до этой драгоценной сини,

Теряясь в снежных бурях и в пыли,

Через теснины, дебри и пустыни

Они, пути не зная, с боем шли.

Взошли, от страха забывая робость,

На крутизну, где, оставляя дым,

Своих детей бросали горцы в пропасть

И жгли дома, чтоб не достались им.

… Дойти, дожить до радостного часа,

Лазурную увидеть благодать,

Со всеми вместе закричать: «Таласса!»[3]

А то, что дальше, можно не читать.

«В театре древнем, слыша ропот бурный…»

В театре древнем, слыша ропот бурный,

В предвосхищенье хохота и слёз

Не я ли становился на котурны

И голову отрубленную нёс?

Не я ли гневно обличал на съезде,

И эта обречённая толпа,

Не поглядев на грозный лёд созвездий,

Рукоплескала, радостно-слепа?

Быть может, подрастающие дети

От правнуков, кричащих в шлемофон,

Какие игры на другой планете

Ещё услышат до конца времён.

Эрос

Как пламенем охватывает хворост —

Попробуй, загаси, останови! —

Пирует Эрос. Гибельная скорость

Дана испепеляющей любви.

Потом, потом в коротком разговоре

Заметишь вдруг, что горяча зола,

Но шевельнулось мыслящее море,

Тебя к нему дорога повела.

Да, от любви, что годы поглотила,

Оставившей лишь блестки мишуры,

Теперь – к иной, вращающей светила,

К мирам упрямо тянущей миры.

«Когда упали стены Карфагена…»