Язык в языке. Художественный дискурс и основания лингвоэстетики

референт в поэзии располагается не во внешнем мире вещей, а во внутреннем мире поэта, или, скажем иначе, в мире вещей, отраженном сознанием поэта, т. е. его опытом <…> Экстралингвистический мир референции не является здесь чем-то данным, присутствующим в сознании всех говорящих. Это особый, личный мир, который нужно описывать как новый и индивидуальный космос (53).

Этот «космос» предлагается описывать, исходя из собственных «терминов» (вокабуляра) и «отношений» (связей между словами), устанавливаемых в конкретном стихотворении. Расположение слов поэтом задает рамки внутренней референции поэтического текста:

Поэт строит свой язык и свои высказывания, даже когда он пользуется элементами обыденного языка. Ведь когда он складывает слова в стихотворение, он одновременно создает и референцию, к которой отсылают его выражения. В поэзии референция работает внутри плана выражения, тогда как в прозе она находится вне плана выражения, будучи реальностью (внешней или ноэтической) общей для всех нас (183).

Соответственно, различна референция обыденного и поэтического языка:

Дискурс обыденного языка находит свой смысл вне самого себя, так как устанавливает соотношение между двумя участниками коммуникации и отсылает к «внешнему миру». Дискурс поэтический обнаруживает смысл в самом себе, так как «смысл» отсылает к поэтической форме (258).

Язык поэта и язык конкретного стихотворения поэта – разные планы, считает Бенвенист. Они, естественно, соотносятся, но первичным этапом исследования поэтики автора должны быть внутритекстовые связи. Для этого даже вводится особое понятие-эпитет «поэматический», то есть присущий конкретной «поэме» со своей синтагматикой и парадигматикой. «Поэматическая парадигматика» определяется укладыванием слов в рифмы и созвучия, «поэматическая синтагматика» задается «размером стиха» (314).

В рукописи много раз повторяется тезис о «радикальной специфичности» поэтического дискурса в его отличие от повседневного. Причем специфичен он во всех аспектах своей «целостной структуры» (323). Поэтический дискурс, согласно ученому, проблематизирует само понятие «слова»:

Слово для поэта – нечто совсем иное, чем для обычного говорящего. В области изучения поэтического языка еще предстоит разработать теорию слова, но не раньше того момента, когда будет отвергнуто понятие слова, взятое из теории обыденного языка (281).

Различие между поэтическим и обыденным словом объясняется разностью процедур семиозиса. В обыденной речи знаки формируются из соответствия означаемых и означающих, отсылая к известным для говорящих референтам внешнего мира, а употребление знаков регламентируется кодом (грамматикой). Сообщение здесь формируется ситуацией. В поэзии сообщение формирует саму ситуацию: «ситуация (объект и т. п.) отражается в „патеме“ эмоции, под которую поэт подбирает подходящие слова» (203). Неологизмом «патема» (pathème) Бенвенист пытается обозначить единицу поэтического языка, противопоставляя ее «лексеме» обыденного языка (ср. с более поздними терминами «экспрессема» и «креатема», введенными в советской лингвистике). «Патема» несет в себе информацию об экспрессии и эмоции, вложенной поэтом в слова. Автор поэтического текста каждый раз создает уникальный язык, основанный на эмоции. Задача исследователя – реконструировать этот уникальный «лингвистический код поэзии».

Следующим пунктом этой теории является вопрос о субъективности, поднятый Бенвенистом ранее в широко известной статье «О субъективности в языке». Поэзии свойственна и особая субъективность, утверждается в рукописи о Бодлере: