Языковой вкус эпохи

Переплетая интержаргон со словоупотреблением (и только ли со словоупотреблением?) наркоманов, его носители в условиях свободного рынка стали богатеть и открыто бороться за свое место под небом. Это уже не наивная толпа всяких панков и хиппарей, а иерархически организованная тусовка, состоящая, по свидетельству знатока, из таких лиц, как вандерлоги (средней стоимости джинсы «Мальвина», свитер «Бойз», туфли-мокасины), бандиты (дорогой черно-малиново-зеленый спортивный костюм «Адидас», туфли «Инспектор» или высокие кроссовки, кожаная куртка; это «грозного вида ребята, что охраняют либо, наоборот, грабят кооператоров»), утюги, то бишь фарцовщики (очень дорогие джинсы, кроссовки и бейсболка американского производства; «утюжить – это не профессия, это образ жизни») и, наконец, живущие еще круче мажоры – металлисты, рокабилли, пижоны (одежда, купленная на доллары, например косуха – кожаная куртка с косой молнией, брюки от «Вандербильта», настоящий клубный пиджак) (АиФ, 1991, 42).

Появившиеся в новых газетах описания светских событий, игр в казино, ресторанных приемов и развлечений «ночной жизни» придают жаргону некую авторитетность и пропагандируют его. Как правило, это увязывается со звездами эстрады и модными танцами: Москва танцует рэгги… Случилось то, о чем Лада Дэнс в своей песне «Жить нужно в кайф» и не мечтала… В дискотеке клуба «Не бей копытом!.. доморощенные поп-вариации… «рэгги в ночи»… Выступавшая на открытии первой московской рэгги-дискотеки группа «Джи-дивижн» – проект довольно известного в городе растамана… (Экстра-М, 1995, 14).

Не случайно критик С. Золотусский жалуется на попсу, на «наступление пошлости, преобладание “социально близкого” языка, а значит и “мышления” (с ударением на ы)» и исчезновение рубрик серьезной поэзии и литературы в газетах и на ТВ, где крутят одни и те же клипы. «Жить нужно в кайф», – поет «бэби ту найт» с русско-нерусским именем Лада Дэнс. «Делай как я, думай как я», – делает удивительно одухотворенное лицо Богдан Титомир. Исполнение таких песен еще можно объяснить как сознательную гиперболу тусовочного языка трудных подростков, но когда исполнители начинают говорить «прозой» – исчезают сомнения (РВ, 7.12.93).

Они, эти подростки, хоть и уединяются, обособляются, объединяясь интержаргоном, уже претендуют на известность и общественное признание: Вы почему-то совсем не пишете о хайлафистах. Через пятнадцать минут за мной и моим парнем заедет его отец, и мы поедем в манеж (бассейн, бадминтон, библиотеку, дрессировать собак, заниматься музыкой…), а, представляете, мы не хотим никуда ехать – мы хотим выйти на улицу и сходить в дискотеку – просто побеситься. А нельзя – мамы скажут: «Не надо, лучше скажи, может, тебе еще чего-нибудь купить?» (КП, 28.1.92).

Этим, конечно, изничтожается сила интержаргона, прилипчивая заманчивость его средств с их зашифрованным смыслом, как, впрочем, и любого жаргона, сохраняющегося вопреки общественному осуждению и гонениям. Жаргоны всегда зарождались в сословных или профессиональных кругах, объединяя лиц одного занятия и общих потребностей, особенно когда нужно скрыть их от людей других групп, от «не наших». В то же время внутри себя они нуждаются в ярких и звонких, новых и острых средствах выражения, соответствующих корпоративному вкусу и противопоставленных общей норме. В силу этих особенностей они обычно неустойчивы, преходящи, но интержаргон заслуживает внимания именно потому, что, соответствуя нынешней общей ориентации русской публики, отнюдь не предстает быстротекущей модой и грозит засорением общего языка, длительной «стейтсовой» или «джапанской» болезнью.