Языковой вкус эпохи

«Социалистический реализм – это не какой-то более богатый и глубокий реализм, чем все его прежние разновидности, не тот реализм, который в максимальной степени отражает всю правду жизни, а тот, который отражает требования из 5–7 пунктов, сформулированных разными Ждановыми и Ермиловыми… Социалистический гуманизм – это не какое-то там “абстрактное” (“трухлявое” или как там еще?) человеколюбие, ставящее превыше всего жизнь и счастье человечества и отдельного человека, но “гуманизм”, на знамени которого написано “Кто не с нами, тот против нас”… Социалистическая демократия часто означала не ту, которая выше, шире, глубже не-социалистической и до-социалистической (“буржуазной”, “рабовладельческой” и т. п.), а ту, которая у́же, которая “не для всех” и которая приводила в итоге к ситуации “человека-винтика”, которая прекрасно уживалась с уничтожением крестьянства, травлей интеллигенции, обожествлением Вождя» (Г. Водолазов. Ленин и Сталин. «Октябрь», 1989, б, с. 4).

К сожалению, пример заразителен, и мода давать подобные определения не изжита; социализм продолжают называть бюрократическим, государственным, авторитарным, деформированным… «Возникают в итоге определения, разрушающие сами себя. Бюрократический (т. е. не демократический) социализм – это же не социализм, это все равно, что «горячий лед» или «холодный огонь» (там же, с. 28).

Снятие прежней идеолого-политической печати со словосочетаний такого типа увязывается как с признанием приоритета общечеловеческих ценностей (их называли классово-враждебными или абстрактно-гуманными), так и с тяжелыми воспоминаниями действительности, маскировавшимися этими формулами (ср.: Бурные дебаты идут у нас вокруг места общественных наук… начать переход высших учебных заведений на новую систему преподавания гуманитарных и социально-политических наук, как их теперь называют – Изв., 25.10.90).

Выражение культ личности появилось как обозначение величайшего достижения гуманистической культуры при смене классицизма – возвышения человека, личности как высшей ценности; советская эпоха вложила в него прямо противоположный смысл (народная мудрость среагировала на эту подмену известным анекдотом брежневских времен: был в Москве, рукоплескал лозунгу «все для блага человека» и даже видел… самого человека).

Соответственно семантические процессы приобретают болезненную остроту и протекают чрезвычайно бурно, с перехлестами. Так, стремление уйти от политико-управленческого значения слова советский приводит вообще к отказу от этого прилагательного, к образованию нового производного от слова совет, когда это необходимо по стечению обстоятельств: Безнаказанное распространение околосоветовской группировкой огульных обвинений… стало чуть ли не нормой (о процессах, инспирированных Верховным Советом РФ. РВ, 18.8.93). Один из лидеров верховносоветовской группы (РВ, 21.8.93).

Беда еще и в том, что отмежевание новых словоупотреблений, их идеологическая стерилизация сопровождается сплошь и рядом их новой идеолого-политической односторонностью. Об этом хорошо сказано в статье «Оборотни в мире слов»: Люди, которым слова – профессиональный инструмент, в кошмаре: слова, на вид надежные, пахнут ложью… Омонимы: наш спикер ничего общего со speaker’ом не имеет… Назвав государственный бандитизм «административно-командной системой», его укрепили… Мэр, президент, субпрефект – маскировка, ибо на деле у нас это не полнокровные слова. Консерватизм в мире слов отражает отсутствие динамики в мире реальности. Нынешняя политика увлечена экспортом слов, потому что иного экспорта нет, – реформа, приватизация, ваучер. «Ваучер» не является ваучером, «приватизация» – приватизацией, «парламент» – парламентом. Каждый удав именует себя брандспойтом (МН, 1992, 51–52).