Вот что было главное.
– Но все равно сразу видно, что вы брат и сестра, хотя вы оба и не похожи друг на друга, – сказала Уинаки, натягивая тетиву лука в свою очередь.
Хелен провела рукой по бархатной коже своего вышитого бисером колчана. Это была ее работа, она научилась этому рукоделию от Уинаки. Красивые бусинки матово поблескивали сейчас своим узорчатым орнаментом. Нелл улыбнулась. Тонкая, с серо-зелено-карими глазами, она лишь недавно повзрослела, но вместе с тем уже сейчас была словно точная копия своей матери в ее юности. Тот же взгляд и та же улыбка… А еще она становилась великолепной наездницей, стойкой и хлопотливой маленькой хозяйкой ранчо, сдержанной, молчаливой леди. Станет. Когда-то она станет. А пока еще ведь оставались всё только детские печали и радости или обиды. Как, например, вот эта. О том, что все равно ведь у Натаниэля получается лучше.
– Да, мы с ним брат и сестра, и это главное, – согласилась девочка со своей подругой. И добавила: –
II
– «Если делаешь доброе, то не поднимаешь ли лица? а если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним», как сказал когда-то Господь…
Она услышала в ответ серьезный голос Уинаки:
– А если тебя отдают в жены в чужую семью, а ты любишь другого? Как тогда велит ваша книга?
Нелл посмотрела на подругу. Вот, значит, откуда она была, эта затаенная тихая печаль в этих черных и больших глазах, словно казавшихся сейчас от этой печали еще больше. Хелен была чуть младше по возрасту и совсем пока и не думала об упомянутой сейчас стороне жизни, но за Уинаки, оказывается, все было уже решено.
Большие бархатные глаза Уинаки смотрели уже в другую сторону.
– Наверное, я зря сказала тебе, – заметила она. – Это все равно ведь самая обычная история. Как у многих, как у всех.
– Но мы ведь друзья, – серьезно ответила та.
– Как ты похожа на Натаниэля, – вздохнула индейская девочка. – Пусть и не самим цветом глаз, но вот этим светом в них. У тебя такой замечательный брат. И ты у него такая замечательная сестра.
– Нет, Нат всегда такой спокойный и доблестный, а я всего лишь мечтательная и восторженная дамочка, – вздохнула теперь и Хелен.
Хелен задумалась о чем-то своем. Уинаки Первый Утренний Луч не знала. Кроме блистательных успехов и умений в своей внешней силе, у Натаниэля был спокойный, сдержанный характер. Ко всему и во всем. Почему-то она всегда вспоминала на него: «На кого воззрю, токмо на кроткаго, и молчаливаго, и трепещущаго словес Моих» (Ис.66:2).
– Оставь, ты так здорово управляешься с лошадьми и стреляешь, и словно ни в чем не уступишь и любому воину дакота, – лишь дружески улыбнулась та.
– Только это все внешнее, Уинаки, – заметила Хелен. – А Господь видит мое сердце.
– Вот и старайся в своем сердце, – заметила та. – А Натаниэлю – свое, и тебе – свое. Ты просто многого еще не понимаешь. Какой ценой или каким талантом ему вся его доблесть. И какими испытаниями и оправданиями она еще ведь только будет испытываться.
Наверное, Уинаки была права. Как будто она все знала. Словно она читала книгу заповедей Божиих в звонах ветра и по рассветным краскам торжествующих по утрам солнечных восходов.
– Пойдем уже к дому, Уинаки.