Ибо крепка, как смерть, любовь… или В бизоновых травах прерий

– Это не оправдание, и ты прекрасно знаешь об этом сам, – не приняла его примирительного тона Хелен.

– А ты видишь сучец в глазу брата твоего, – не остался в долгу уже и Нат.

Хелен с размаху швырнула в него своей шляпкой. Наверное, она швырнула бы и чем-нибудь потяжелее, если бы не понимала, что швыряться чем-нибудь тяжелым в людей никогда нельзя.

– Мы сейчас серьезно поссоримся с тобой, понял, Тэн? – пообещала девочка. – По закону прерий.

– Хорошо, Нелл. Прости меня, – неожиданно заметил Натаниэль.

Он не знал, почему он так сказал. Может быть, он вспомнил патерики[92]. Или просто надо было ведь что-то сказать.

Хелен невольно посмотрела на своего брата так, словно увидела его сейчас в первый раз. Обычно они ведь оставались в таких случаях каждый при своем мнении и всего лишь забывали каждый сам за себя все свои нечаянные обиды, и тогда в следующую минуту просто снова держались между собой как ни в чем ни бывало. Сегодня же Натаниэль взял на себя всю вину их, казалось бы, шутливой ссоры, но ведь в каждой шутке всегда есть своя доля обиды и насмешки. Хелен невольно оказалась растрогана его поступком.

Он сидел и уже думал о чем-то своем, смотрел на реку, на берег. Только Хелен почему-то увидела его сейчас так, как не задумывалась ведь никогда. Он был не просто ее старшим братом. Он был не просто Нат, Натаниэль, Тэн, Натти. Совсем ведь не просто. «Потому что Христос благоволил таинственно облечься в каждого ближнего нашего, а во Христе – Бог»[93].

Хелен решительно осудила себя. Она только сейчас все поняла. Узы кровного родства не давали ведь никакого права на всю случившуюся сейчас вольность и дерзость, которая имела быть и с ее стороны. Она вспомнила: «Святые иноки постоянно помнили слова Христовы: “Аминь глаголю вам: еже сотвористе единому сих братий Моих меньших, Мне сотвористе” (Мф. 25, 40). Не входили они в рассматривание, достоин ли ближний уважения или нет; не обращали они внимания на множество и очевидность его недостатков: внимание их обращено было на то, чтоб не скрылось от них каким-нибудь образом понятие, что ближний есть образ Божий, что поступки наши относительно ближнего Христос принимает так, как бы они совершены были относительно Его»[94].

Лэйс все также смотрел в другую сторону. Наверное, ему ведь было о чем подумать и кроме этого случившегося случайного и ненужного разговора. Конечно! Он жил своими прериями, своими приключениями и кто же знал, чем он там еще жил. Но прежде всего, но наперед всего он был светом и славой образа Божиего.

Хелен потянула Натаниэля за рукав. Она решила, что должна ведь сказать ему что-то важное, и поэтому это будет уже допустимая вольность. Потому что он все-таки был ее родным братом. И какая-никакая, но у них все равно была дружба.

– Я подумала, прости меня тоже, Тэн, – произнесла теперь и она[95].

Он повернулся и ничего не сказал. Слова были лишними. Слова были не нужны. Хелен положила свою руку на его протянутую ладонь, и он накрыл ее другой своей рукой. О чем они думали сейчас, он и она, может быть, об одном и том же: «Евангелие – священная и всесвятая книга! Как в чистых водах отпечатывается солнце, так в Евангелии изображен Христос. Желающий узреть Христа, да очистит ум и сердце покаянием! Он узрит в Евангелии Христа, истинного Бога, Спасителя падших человеков; узрит в Евангелии, какие свойства должен иметь ученик Иисуса, призванный научиться кротости и смирению у Самого Господа. В этих богоподражательных добродетелях он найдет блаженный покой душе своей»[96].