Ибо крепка, как смерть, любовь… или В бизоновых травах прерий

Он, Всемогущий, но и Всепрощающий Христос, этими словами остановил учеников, когда они призывали небесный огонь на Самарян, не хотевших принять к себе Спасителя. Казалось бы, такой гнев был вполне справедлив с их стороны и должен был доказать их пламенную любовь к Спасителю. Но нет, такая любовь, требующая отмщения, не угодна Господу, потому что в ней нет того духа кротости, которому Он учит нас и который должен быть нашим духом – духом христианства. Как часто мы говорим, что простили бы все, что направлено против нас лично, но не можем простить оскорбление, нанесенное тому, кого мы любим, тем доказывая, что не знаем мы, “какого мы духа”! Какое бы зло ни было нанесено нам или нашим близким – никак не извиняя это зло, ненавидя его, будем, однако, всегда “медленны на гнев, ибо гнев человека не творит правды Божией” (Иак.1:19,20)»[133].

Хелен с отчетливой ясностью вспомнила все свои слова, всю свою яростную и отчаянную перепалку со Сколкзом: «Где Христос, там нет зависти и рвения. Любы не мыслит зла! (см.: 1Кор. 13, 4–5) – Там спокойствие, там мысли благие, там постоянство, там святой мир»[134]. Так неужели эта ее сварливая перебранка со Сколкзом была любовью к своему брату? Но любовь доказывается не так. «Не словом или языком, но делом и истиною» (1Ин.3:18). Но не споры. Но не эти споры и ненависть, когда просто шум, а драки нет. «За необдуманное слово, которое сказать подучил сатана, широко растворяешь ты двери гневу, чтобы вошел и поселился он в душе твоей; за презренную корысть ближний заводит с тобой тяжбу, а ты призываешь к себе вражду, чтобы пришла и расположилась в недре твоем. Когда ярость, как бешеный пес, в тебе лает и изрыгает свою слюну, – ты, вместо камня, брось в нее миром и запрети гневу лаять. Гони его ясностью чела своего, кажись веселым, а не досадующим; и воспрепятствуешь гневу погубить сразу две души»[135].

– Тэн, мы должны их вернуть, Тэн! – повернулась Хелен к брату. – Я должна попросить прощения! Это как-то неправильно, вот так расстаться.

– Не думаю, что Сколкзу так уж важно, – заметил Натаниэль.

– Тогда Уинаки!

Нат пожал плечами и подошел к краю воды:

– Сколкз Крылатый Сокол! Уинаки!

Звонкий, сильный мальчишеский голос пролетел над озером и затерялся эхом где-то далеко. Но Сколкз не обернулся. Лодка все также уплывала дальше.

– Жаль, все-таки, что он не дакота, – только и заметил он Уинаки. – С таким голосом ему лишь и быть всегда впереди других воинов и первым бросать боевой клич.

«Или славить в алтаре Отца, и Сына, и Святого Духа», – невольно улыбнулась ему в ответ Уинаки своей мысли.

Хелен взяла Натаниэля за руку:

– Они уплывают, и мы больше никогда не увидимся. Сделай же что-нибудь, Нат!

Наверное, Нат устал. Наверное, Нат ничего не хотел. Но он был всего лишь Натаниэль Лэйс. Присел к воде, но уже снова встал.

– Жди, Нелл, – вздохнул он. – Я пошел искать другую лодку. Тут недалеко.

А потом она наконец увидела приближающееся каноэ откуда-то оттуда, сверху по течению.

– Прыгай, Хелен! – позвал Натаниэль. Улыбающийся сейчас и радостный. – На все Господня воля, но если она нам будет, то мы сейчас всех догоним и перегоним!

Нелл невольно улыбнулась на брата. Наверное, он правда ведь был самым замечательным братом во всем Висконсине. Всегда вот такой Натти Лэйс, для которого вся жизнь была – приключение, вся жизнь – благодарность.