Ибо крепка, как смерть, любовь… или В бизоновых травах прерий

Натаниэль посмотрел на него, пытаясь понять и осмыслить. Это было слишком неожиданно. Еще неожиданнее, чем все, что уже произошло. И этого не могло быть. Отец отправил его сюда, отец остался без помощника на ранчо, чтобы он выучился и мог иметь будущее инженера. Он не мог не оправдать его надежд и просто вот так остаться неучем. Это была какая-то ошибка, вся эта история.

Незнакомый, высокий и пожилой мужчина в военной форме стоял рядом с его непримиримым и непреклонным обвинителем.

– Вы отчислены, сэр, но приняты в Вест-Пойнт, – сказал теперь он. – Пойдешь, сынок?

Лэйс помолчал.

– Наверное, придется, – наконец сказал он.

Ректор университета пожал плечами. Казалось, он был озадачен. Он не видел радости своего ученика. Почему-то ему ведь казалось, что тот будет рад такому повороту событий. В Вест-Пойнт попадают единицы. Но, видимо, он ошибся. Только все уже было сказано и решено, и сказанного уже не вернуть назад.

– Ты ничего не теряешь, Нат. Ты точно также будешь иметь инженерные знания, – почему-то добавил теперь он. – Все учебные программы инженерных факультетов всегда пишутся по учебникам с Вест-Пойнта.

Лэйс не понял его обеспокоенности о нем и лишь кивнул, он ведь не знал ничего о недавнем разговоре, когда его просто видели в окно и один из двоих собеседников заметил другому:

– Хотел бы я иметь этого стрелка кадетом у себя в Вест-Пойнте. Только жаль, никак ведь этого не устроить. Уже гарвардский парень.

– Почему? Запросто. По старой дружбе, – невольно загорелся этой мыслью другой.

Наверное, это был не очень честный спектакль. Но Лэйс не знал. А потом ему было уже неважно. Гарвард – так Гарвард. Вест-Пойнт – так Вест-Пойнт.

III

Он не написал домой письма. Слишком много всего, чтобы объяснять письмом. Он просто приехал на каникулы уже в своей синей кадетской форме. А потом прошла учеба. Прошли еще годы. Тогда он приедет уже со своими капитанскими погонами.

Мэдилин смотрела на своего бравого, великолепного капитана. Смотрела и понимала, что наконец-то смогла вздохнуть без боли. Нат, Натаниэль, Тэн, Натти – вот, он наконец стоял перед ней, вот – он здесь, дома. Живой и здоровый. А все остальное – словно сон, словно тяжелый, отчаянный сон…

Она помнила. Она помнила тот день, перечеркнувший все ее простое, тихое счастье православной невесты, жены и матери. Север и Юг. Север и Юг пошли на бой и на гибель, и где-то там, на полях сражений был и Нат, ее малыш с серо-голубыми глазами, ее капитан с Вест-Пойнта. Мэдилин не могла поверить, Мэдилин не могла принять. Мэдилин не понимала, как она возможна, эта война. Она не стоила ни одной жизни, она не могла иметь эту свою возможную цену в жизнь ее сына. Это было неправильно, это была вопиющая несправедливость, это была боль, отчаянная, оглушающая боль, когда все мысли и все чувства – уже одно безумие. Потому что все они становятся уже не мысли и чувства, а один лишь ропот, одно лишь ожесточение, один мятеж.

Но чего она ждала, она забыла, где живет? Она забыла историю веков и народов, историю многих подвигов и скорбей? «Кто это говорит: “и то бывает, чему Господь не повелел быть”?

Не от уст ли Всевышнего происходит бедствие и благополучие?

Зачем сетует человек живущий? всякий сетуй на грехи свои.

Испытаем и исследуем пути свои, и обратимся к Господу.

Вознесем сердце наше и руки к Богу, сущему на небесах:

мы отпали и упорствовали; Ты не пощадил» (Плч.3:37–42).

Мэдилин стояла у окна и перебирала край занавески, перебирала и не могла успокоиться, и не могла вздохнуть. «Против смирения и терпения враг приносит хулу на Самого Бога, якобы оставляющего служащих Ему; но хула его да снидет на главу его чрез посредство славословия, благодарения и исповедания, приносимых Богу рабами Его, по примеру святых трех отроков»[139] (Игнатий Брянчанинов), – спасительным якорем вспомнила вдруг она.

И без сил присела к столу. Конечно. Ничего нового. Все идет по своему кругу. Господь рядом. Рядом с ее Натаниэлем. Все идет как идет. Все как лучше, «имиже веси судьбами…»