Ибо крепка, как смерть, любовь… или В бизоновых травах прерий

“Бог – милостив, милостив бесконечно. Если б было нужным и полезным, – внезапно из тьмы могильной, из-под тяжкого камня отозвался бы я вам!… Небо признало частный голос из вечности излишним… И какой голос из вечности уже нелишний, когда Бог благоволил, чтоб не только равноангельные человеки, но Сам Единородный Сын Его возвестил вселенной волю Его, возвестил святые и строгие уставы – блаженной для послушных, страшной для непокорных – вечности? “Имут Моисея и пророки, да послушают их”(Лк.16:29), ответ был Неба просившему голоса умерших для проповеди живущим на земле плотскою жизнью, умерщвленным душевною вечною смертью. “Аще Моисея и пророки не послушают, и аще кто из мертвых воскреснет, не имут веры” (Лк.16:31).

“Товарищ мой – мертвец, но еще с живым словом в устах! Прими от меня поручение и исполни его.

Вот отец мой! вот мать моя! вот супруга моя! вот родные мои! не могу говорить с ними иначе, как общим голосом вечности. В этом голосе они слышат звук и моего голоса… да, они слышат его!… но нет у меня отдельного, частного, моего слова… Товарищ мой! будь моим словом; из общей нашей сокровищницы, из священной вечности, скажи им за меня краткое, нужнейшее для них слово: “Земная жизнь – мгновенное обманчивое сновидение. Вечность – неизбежна. Есть и бедственная вечность!… Стяжите ж вечность блаженную вниманием, повиновением всесвятому закону Всесвятого Бога, – и приходите ко мне на верное, некончающееся наслаждение, каждый в свое, самим и единым Богом назначенное время!”

1848-го года, Сергиева Пустынь

VI

А потом стояли солнечные, горячие, летние дни. С его луком и стрелами. Жизнь снова стала обычной. Наверное, все забылось. У него ведь была молодость и вся жизнь. Своя жизнь. «В день заповесть Господь милость Свою, и нощию песнь Его от мене, молитва Богу живота моего» (Пс.41:9). А солнечные лучи и зеленые просторы залечивали душу, и Мэдилин с облегченным сердцем узнавала наконец своего прежнего сына – он снова улыбался, и его глаза сияли теперь все тем же сдержанным, но вместе ведь и счастливым светом, как и когда-то в детстве. Осталась только память. Осталась заупокойная панихида по субботам сразу после Литургии. Когда нет живых и мертвых, когда поминаются знакомые и незнакомые, забытые и новопреставленные, и ты понимаешь – все живы, и небо открыто, и вечная память. А еще понимаешь – слава. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу.

А на землю незаметно пришла ранняя американская осень. Золотые, золотые листья, золотистая даль под синим небом. «Но, как написано: не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1 Кор.2:9)?

– Настоящий стихийный мир есть слабая тень будущих нетленных, вечных, сладостнейших благ. Суди по нынешним вещам о будущих нетленных благах. «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (1Кор. 2, 9). «Дивны дела Твои, Господи!» (Пс. 138, 14)».

Иоанн Кронштадтский

Кладбище. Радоница. Молодая, юная зелень. Тонким кружевом на деревьях, сочной, первой травой. Яркий и торжествующий свет солнца. Панихида. Под весенним небом. Набегающими и снова исчезающими облаками. С пением и щебетом птиц. Как раскрытая книга этот день, книга, которой не нужны слова. Которая понятна без слов. Потому что – весна. Кладбище – и весна. Радоница. Радость. До печали, до пронзительной грусти. Он ведь помнит, как стоял, как прощался над гробом. Как была минута молчания. Просто минута молчания – в никуда. А сейчас над зеленой травой, по могилам и словно выше неба раздаются эти торжестующие и победные слова:

– Христос Воскресе!

– Воистину Воскресе!

И он кричит вместе со всеми. Как хотел закричать, наверное, когда-то тогда. Вместо этой минуты молчания. Потому что она рвала ему душу. И чтобы люди услышали. Чтобы поверили. Потому что все равно ведь все умрут. Почему они не понимают и не верят? Но люди не услышат. И не поверят. Он не крикнет. Он просто положит алые гвоздики. Просто осенит себя крестным знамением. Просто встанет в стороне.