Идеалист

Всю дорогу, от площади Маяковского по Садовому кольцу к трём вокзалам, где располагалось Министерство и отраслевое издательство при нём, которым Юрий Михайлович по общему признанию успешно руководил, не оставляла его мысль о странном утреннем поведении Нинули. Какая-то трещинка всё-таки образовалась в относительно устойчивом семейном их благополучии. В эту трещинку и проникло нечто, проникло и возмутило установившийся привычно-благодушный настрой. Надо было определить это «нечто».

Юрий Михайлович перебрал, казалось, все из последних своих увлечений, что могло бы стать, как говориться, достоянием гласности, и не нашёл даже малой щелочки, в которую могла бы просочиться нежелательная информация, - всё плотно было закольцовано его предусмотрительным умом и его поистине артистической мимикрией. Он вообще был, как пробочка на морской волне, взлетал, опускался, снова взлетал-качался, но никогда не тонул в вольных для него просторах жизни!..

В раздумьях дошёл он уже до Колхозной площади, когда озаряющая мысль словно ударила его: «Марта! Марта-Марточка, ах, ах и ох! Не оттуда ли собачка тявкнула?!.»

Марточка – из давних его увлечений. В столице оказалась по случаю. И выглядел он её случайно, на скамеечке Петровского бульвара. Близость их оказалась короткой, как и все подобные знакомства Юрия Михайловича. Но доверчивая провинциалочка оказалась девицею с характером. Ни много, ни мало, к концу второго года после любовного их единения, она отыскала Юрия Михайловича. Перехватила прямо у входа в департамент, откинула уголок простынки с лица умостившегося на её руке младенца, дерзко глядя ему в глаза, спросила:

– Не узнаёшь, папочка?!.

То ли что-то своё, единокровное, разглядел Юрий Михайлович, в насупленном лице мальчонки, то ли от того, что (как выяснилось тут же из насмешливо-вызывающего объяснения полузабытой им девчушки, ставшей мамашей) оказалась она землячкой милого папочки, и разузнала про Дору Павловну, и успела уже свидеться со строгой, и всё-таки приветившей их бабушкой, но случилось то, что никогда прежде, не случалось с Юрием Михайловичем. Как-то растерянно он улыбнулся, с несвойственной ему душевной размягчённостью вгляделся в надутые, вытянутые трубочкой розовые губы, в таращившиеся на него серые лучистые глаза и впервые, не набрался мужества, отказаться от очевидного своего авторства. Девица-мама, уже на родственных правах, уехала к себе на Волгу, щедро одарённая подарками, деньгами и покаянным обещанием Юрия Михайловича позаботиться о дальнейшей судьбе так неожиданно объявившегося и, как думал он, пока единственного своего сына.

От девицы, с редким для провинции именем Марта, он взял клятвенное обещание: втайне хранить их породнение и примириться с существованием другой его семьи, оставить которую ни при каких обстоятельствах он не может.

Юрий Михайлович замедлил шаг, даже приостановился, от озарившей его догадки: а не Марта ли с дерзостным своим характером решила всё-таки вмешаться в его семейные дела!? Юрий Михайлович лихорадочно просчитал в уме такую возможность и отверг её: он продолжал достаточно одаривать Марту из дополнительных своих средств и прочих возможностей, и судя по тону её писем, которые изредка присылались ему на Главпочтамт до востребования, она не замышляла замахнуться на большее. Но была ещё Дора Павловна, так по-глупому вовлеченная Мартой в их тайну. А провинциальная мамочка при её зашореной прямоте, способна на поступок и против интересов своего сыночка!..

– Так-так,- размышлял Юрий Михайлович, снова вовлекая себя в движущуюся людскую толпу и стараясь припомнить, когда Нинуля в последний раз зачитывала ему очередное письмо от Доры Павловны: сам Юрий Михайлович не проявлял живого интереса к семейной корреспонденции, и Нинуля обычно читала письма вслух за ужином.

«Да, последнее письмо от мамочки было, кажется, вчера, - вспоминал Юрий Михайлович. – Нинуля читала. Но если бы там что-то было, и она опустила, не сочла нужным прочитать, он бы всё равно почувствовал по её голосу сокрытую опасность. Он не почувствовал. Хотя… да, он был в таком состоянии после ресторанного вечера, созванного Геннадием Александровичем, что мог и не уловить. Впрочем, мы склонны преувеличивать неприятности. Даже самые простые, житейские. Всё, всё образуется, как говаривал слуга Стивы Облонского! И Юрий Михайлович, утешив себя чужой мудростью, ускорил ещё лёгкий, по-спортивному пружинистый шаг.