Идеалист

– Одно только маленькое «но», - оживлённо говорила им, уже как близким знакомым, черноволосенькая, с зовущее томной до умопомрачения родинкой на выпуклости щеки и с бриллиантовой заколкой в волосах над аккуратненьким серебристо опущенным, словно листик тополя, ухом.

– Дело в том, что послезавтра у меня свадьба. Но, наверное, это не такое уж непреодолимое препятствие?.. – она вопросительно посмотрела на подружку. – Сегодняшний вечер мы можем освободить? Не так ли, Ирочка?..

– Нет вопросов! – с готовностью ответила подружка, с какой-то оценивающей пристальностью вглядываясь в несмелое лицо Юрия Михайловича.

– Ну, и отлично! – произнёс друг-Вергилий сочным дикторским голосом, чем вызвал новый всплеск оживления у обоих девиц. - Итак, ждём вас на холостяцкий ужин… - Он сказал адрес, время, и спокойно увёл Юрия Михайловича в зной полуденных московских улиц.

Потрясло Юрия Михайловича не столько то, что обе девицы пришли в назначенный час, такие же оживлённые, с азартом новизны в случившемся знакомстве, и даже не то, что безотказно, как будто само собой это разумелось, остались в квартире на ночь, сколько беззаботно-весёлое их отношение к предстоящей свадьбе. О свадьбе они говорили весело, как об очередной жизненной забаве и ничуть не смущала их беззастенчиворазгульная ночь в канун свадебного торжества.

Всё похоже было на азартную игру с желанием наиграть как можно больше в последний день девичества.

Среди ночи одна из девиц, с которой исступлённо он забавлялся, ускользнула в соседнюю комнату. В постель к нему юркнула другая, с родинкой-мушкой на щеке (он тотчас же почувствовал её своей горячей щекой), и Юрий Михайлович на какие-то минуты даже растерялся – многое он узнал за последние годы, но эти юные девицы, опередили даже опыт его сорокалетней жизни!..

Утром довольные девицы отряхнули свои пёрышки, как курочки после петуха, мило попрощались, убежали готовиться к свадьбе.

Юрий Михайлович, ничуть не утомлённый, скорее возбуждённый, попытался как-то выказать своё отношение к поистине волшебным способностям Вергилия. Вергилий не внял восхищению, был скучен, морщил узкое с припухлостями под глазами лицо, тёр грудь под распахнутой шелковой пижамой. Отвалившись в низкое мягкое кресло, вытянув по ковру худые длинные ноги, вяло потягивал вино из фужера, запачканного карминной помадой, говорил с совершенным безразличием:

– Устаёшь от цивилизации, мой друг. Устаёшь от стараний выглядеть человеком. Спасаться приходится в дикарстве. Какой-то бзык, Юрочка. Другая ночь – другая женщина. Ни душа, ни тело не терпят повторений. Тут (он прикоснулся фужером к сердцу) бесчувствие совершенное. Как машина, заведённая на срок. Думаю, на полвека. Не больше. Ресурс выработается, а там…

Юрий Михайлович не стал уточнять что будет «там». Новый житейский круг, в который ввёл его Вергилий, азартил, он готов был повторить, ещё и ещё раз повторить такую же ночь!..

А Вергилий предчувствовал судьбу: он умер, чуть перешагнув за пятьдесят, в одночасье, среди ночи. Скорая помощь, прибывшая по звонку путано говорившей женщины, нашла дверь открытой. На мягком напольном ковре стояла бутылка с остатками коньяка, две несвежие рюмки, тут же лежали забытые в спешке предметы женского туалета. Реанимировать остановившееся сердце не удалось.

Много позже, когда столичная пресса и телевидение оказались в частных руках, люди, обожавшие милого Вергилия, попытались создать своими тёплыми воспоминаниями образ обаятельного неутомимого труженика эпохи. В радиопередаче это удалось. Но жизнь, равнодушная ко всему временному, торопилась в свои дали, бывшие властители умов уходили из сознания людей, забылся как-то само собой и образ труженика эпохи.

Юрий Михайлович порой ощущал некоторую душевную неловкость, - тогда, в наступившее новое время, он отказался от публичных воспоминаний о Вергилии (что прошло, то прошло), но изредка, в тягостные минуты бытия мысль его возвращалась к Вергилию. Отзвук сбывшегося пророчества всё таки жил в нём. Оттуда, куда ушёл его друг, время от времени, доносились не то чтобы зовы, но вполне различимые скорбные голоса.

Юрий Михайлович раздражался, когда дело доходило до скорбных голосов. Свой послушный ум он тут же отключил от воспоминаний, возвратился к реальности предстоящего дня.

Пора было на службу. Он поднялся.

Повязывая у зеркала галстук, придирчиво всматривался в своё лицо ещё довольно привлекательное не только усами и чёрной бородкой, но и живым блеском глаз и гладкой кожей слегка вытянутых щёк, и с облегчением отметил что под глазами у него нет тех заметных дряблых мешочков усталости и скрытого нездоровья, которые у друга Вергилия обозначились незадолго до его, в общем-то, достойной кончины.

Надев лёгкий, удобный, пошитый, по специальному заказу пиджак, Юрий Михайлович огладил волосы, провёл ладонями по груди, по рукавам, расправляя складочки, довольный своим видом, направился к выходу, но, бросив взгляд в кухню с неубранной посудой на столе, помрачнел, даже прищёлкнул пальцами в досаде.

– Однако! – снова произнёс он в раздумье.