Идеально другие. Художники о шестидесятых

Почему я вообще туда хожу — в моей мастерской свояк живет, художник Башлыков Володя, а мастерская фондовская, и, если я взносы не буду платить, могут отобрать. Мне ее купить предложили, но первый этаж, хрущевка, завтра ее сломают — а там 400 баксов метр. Я был там в прошлом году, взносы платил. Вот так я, ваш покорный слуга, и живу. Очень недоволен современной жизнью, которую откровенно не понимаю и понимать не хочу. У меня все симпатии старые остались. И вообще, мне XIX век ближе, чем XX. И фотографию я люблю XIX века, а не современную. Не люблю ни Родченко, ни Лисицкого фотографии формальные. Не люблю современные инсталляции, объекты всякие. Конечно, в поп-арте есть вещи замечательные, ранний Джаспер Джонс или Раушенберг — я огромную выставку в Помпиду видел. Но потом-то все в коммерцию превратилось. Я Моранди люблю — на нем искусство кончилось. Я серьезно отношусь к Пикассо, к Дюшану, я понимаю, что это такое. Вот на что богоборец Дюшан, но он же себя не рекламировал, и никакой тусовки вокруг него не было. В парижской школе тусовки не было, они были связаны чисто географически — вокруг была чужая история, чужая страна, сами они были ущемленные эмигранты.

Ваша ситуация 60-х годов!

Да! Сейчас в Париже была выставка Старицкой, Маркадэ сделал. Но это просто похоже на Лиду Мастеркову, один к одному. Они никому не нужны были. Это была экзистенция в чистом виде. Тогда и экзистенциализм во Франции возник — мне ближе Камю, но не Сартр. Как художник я знаю, что во французскую культуру с улицы войти практически невозможно. И есть хорошие художники, которые никогда туда не попадут. У меня есть замечательный приятель, художник Пизар, который 50 лет назад приехал во Францию, да так и остался. Мы очень близкие друзья. Жена его работала в издательстве «Галлимар» всю жизнь, а Пизар стал знаменитым полиграфистом. И он мне рассказывал: «Получил я паспорт французский, прихожу к своим приятелям — французам и говорю: вот, старики, я теперь француз! А они: „Ты никогда не будешь французом!⁴⁴» И я смотрю, как они устраивают приемы, — у них вообще французов очень мало. Прежде всего, ты должен хорошо знать французский язык. Или вообще его не знать. Старик Мансуров всю жизнь прожил в Париже и не говорил по-французски. Это мне Ренэ Герра рассказывал. Сутин не говорил по-французски, только на идиш. Есть дебилы вроде меня — я никогда не учил и не хотел учить язык. Эгоизм, конечно, но я хотел себя сохранить. Если б я знал французский, я бы полез бы сейчас очень высоко, но мне это не нужно!

В перестройку любой приехавший эмигрант воспринимался на ура, как человек, несущий некое тайное знание. Многие из них успешно занялись здесь бизнесом. Уезжающие сегодня воспринимаются скорее как неудачники.

Тот, кто мог здесь жить при Совдепии, имея образование и работу, на Западе устраивался адекватно, получал нормальное место в жизни. Конечно, надо знать английский язык — без этого невозможно. Даже идеологи, даже большевики. Вот, скажем, советолог Дмитрий Сайме. Сын Дины Каминской, бывший комсомолец из горкома. Сидел здесь с трубкой, уже лысоватый, а в начале 80-х уехал и прекрасную карьеру сделал в Америке. Но я говорю о художниках. Ведь Целков, Зеленин, тот же Воробьев уехали с полной иллюзией по поводу свободы. Приехали и начали ругать коммунистов. А ругать коммунистов запрещено было во Франции. Нельзя было рот раскрыть. На тебя смотрели как на сумасшедшего. Ведь если, по словам Рабина, ты раскрывал рот, то выглядел полным идиотом. Злопыхателем. Французы очень идеологичны, поэтому традиционно все деятели культуры — коммунисты. Начиная с Пикассо. И их молчание сыграло большую роль в том, что ГБ стала преследовать Солженицына. Сартр прекрасно знал, что лагеря были, но молчал — выгодно было. А когда началось разоблачение, правые использовали эту ситуацию. Но художники не виноваты — не только им это повредило. Когда приезжал Брежнев в Париж, Борису Зайцеву запретили выходить на улицу. Вокруг его дома был кордон полиции. А Зайцеву было 80 лет, и он вообще не политик. Ведь что такое эмигрант для какого-нибудь мистера Твистера? Ноль. Вот они и погрузились в русскоязычную среду.

Идеологи левых, Андре Глюксман и Бернар-Анри Леви, говорят о том, что с выходом на французском «Архипелага» у них у всех проветрились мозги.