Идеально другие. Художники о шестидесятых

Я думаю, что это имеет отношение прямое именно к самому Гробману. Потому что Миша действительно был в это погружен абсолютно, он действительно очень любил собирать — и не отдавать. Вроде Харджиева. Я помню, что на выставку в Чехословакии сдавали ему вещи, потому что он был знаком с каким-то довольно крупным искусствоведом. Падрта или Ламач, авторы известных книг, делали какую-то выставку в Праге, а когда вещи приехали, он не хотел их отдавать. Я приехал забирать, а его нет. Ира говорит: «Но Миша не велел отдавать!» Он ей приказал. «Ну хорошо, это же мои вещи, может, позвать милицию?» В общем, она мне с трудом их отдала. Эти вещи были на выставке в галерее «Сэм Брук». Две пастели справа от розового масла 62-го года. Был эпизод, когда он был у меня в мастерской, я что-то рисовал, а вещи, которые не получались, не нравились, выкидывал или рвал. И он увидел, что я собираюсь выкинуть лист. «Я заберу это». — «Ну, забери». Прошли годы, и он продал все это в Музей Людвига. Я как увидел, так расстроился — я ж выкидывал эти вещи! Трогательный он человек. Помню, мы с ним ехали на трамвае, который ходил по улице 25-го Октября, не помню номер. Мы сошли, и он говорит: «Дай мне твой билетик трамвайный». — «Возьми». И он на нем своим бисерным почерком стал писать: «В такой-то день мы ехали с Володей Янкилевским на таком-то трамвае, с такой-то остановки по такую-то, говорили о том-то». Документация абсолютная. По его дневникам видно, что он каждый день записывает точно, как оно было. Надо сказать, что абсолютно точно такой же дневник у Энди Уорхола. «Сегодня я встал в 9:30, побрился. А потом поехал к такому-то. Такси стоило доллар 37 центов. Он был в черном пиджаке, а жена его была в декольте. Следующий день». Вот такой большой дневник, где каждый раз фиксируется с точностью, сколько он заплатил за такси. Вообще, сколько стоило все, что он купил и потратил.

Вообще-то документация больше свойственна 70-м годам, когда все фиксировалось и фотографировалось. В 60-х это было не нужно.

Конечно, нет. Я думаю, что сама атмосфера той жизни не предполагала записывание — очень много энергии выходило в общении. Именно в кухонном общении. Знаменитые посиделки у Эдика Штейнберга на кухне на Пушкинской. У Ильи часто собирались в мастерской. Надо себе очень хорошо представлять ту домашнюю кухонную ситуацию, всю теплоту и специфику этих кухонь. Та атмосфера, что сейчас, видимо, уже исчезает, может, даже вообще исчезла. В эту ситуацию Эдик идеально вписывался, а Кабаков из нее выпадал. Вот это надо было записывать на магнитофон, потому что было масса импровизаций. Разговоры были замечательные, начинались с одного, потом переходили в какие-то заоблачные высоты. Часто приходили философы, Пятигорский, например. Иногда даже специально приглашались на какой-то вечер. Вот такой вот документации не осталось, а это было бы гораздо интереснее. Это был единственный способ общения и очень продуктивный. Потому что это абсолютное продолжение и дополнение того, чем мы все занимались в живописи. Это просто была та питательная среда, в которой мы жили. Во-первых, из-за дефицита информации. Каждый, кто что-то знал, приходил и делился с другими, это был обменный пункт. Очень жадные уши были, очень хотелось все это знать и слышать. Мифологии в то время было гораздо меньше. Выдуманных историй было меньше. Все это довольно точно соответствовало тому, что происходило, информация была точной. Про жизнь на Западе мы ничего, конечно, не знали, она была от нас абсолютно отрезана.

Сейчас мы этого понять не можем, потому что ездим туда постоянно, там живем и общаемся. Все как-то выровнялось и встало на свои места. Тогда была наша реальная жизнь, и существовало что-то абсолютно неизвестное. Мы смотрели на майку на заезжем студенте не потому, что мы так любили хорошо одеваться, просто все это было космическое. Первых иностранцев мы увидели на фестивале, и это были люди, одетые в странные одежды. Пиджаки букле, что-то еще невиданное. Художников мы там не персонифицировали, просто был целый ряд вещей, невиданных по техникам, пластике. Все это было довольно трудно переварить. Но для меня более значимой была американская выставка в Сокольниках. Потому что там были отобраны уже серьезные вещи. А на молодежной выставке сами работы меня не увлекли.

Дипломаты, покупая картины, вкладывали ненужные им рубли?