Те, кто раньше меня недолюбливал, дразнил из-за угла или даже относился неплохо, как наш воспитатель — все они теперь видели во мне калеку, урода. Одноклассники при встрече жались по стенам, стараясь держаться подальше. Воспитатель пытался освобождать от уроков и придерживал передо мной двери на входе в класс. А по вечерам еще тетка полоскала мозги бесконечными причитаниями.
Три дня я смотрел после школы в окно и видел Швабру в компании нескольких мальчишек из нашего двора. Пару раз я ловил его взгляд, будто он знал, что я наблюдаю. Страха в нем не было, как и не было жалости.
Странный он. Заявить, что я вовсе его не боюсь, было бы враньем.
Но идти на поводу у страхов я не мог себе позволить.
На четвертый день терпение кончилось. После уроков я поймал жирдяя и припер за школой к стене у мусорных баков. Это вышло легко, потому что он явно боялся ко мне прикоснуться.
Никогда бы не подумал, что могу кого-то так напугать. Или не я, а моя новая особенность?
Будто отсутствием руки можно заразиться.
Жирдяй трясся, по рыхлому телу шли волны. Подбородки дрожали, как дешевый столовский пуддинг.
— Почему. Он. Это. Сделал? — раздельно и четко спросил я, стараясь каждым словом оставить в его мозгу отпечаток.
Видимо, что-то было в моем лице, от чего жирдяй выше меня на полголовы и шире раз в пять, гнобивший меня всю жизнь жирдяй обмочился прямо в штаны, добавив запахов и без того вонючему переулку.
— Я н-не знал, я честное слово не знал, Джейк! — заплакал он, размазывая грязными руками по лицу сопли и слезы. — Он давно говорил всем нам, что ты плохой человек, что с тобой нельзя заводить дружбу, но… Мне так стыдно, я никогда бы… Я не такой! Да я никому бы такого не пожелал!
Отойдя на пару шагов, озадаченный внезапной переменой, я уточнил на всякий случай:
— Так ты был не в курсе, зачем тащить меня на железную дорогу?
Жирдяй затряс головой, продолжая причитать что-то про “никому не пожелаю” и “ужасно жаль”.
Дальше я даже слушать не стал. Душещипательные признания мне было сложно понять.
Меня больше интересовали причины действий Швабры. Раз жирдяй не мог мне помочь, то толку его допрашивать больше не было.
Оставалось выследить Швабру, когда он будет один, без вечной толпы подхалимов, узнать у него причину ненависти ко мне, а потом сделать с ним что-нибудь равноценное тому, что случилось со мной. Правда пока я не мог придумать, что.
***
Жирдяй жил на седьмом этаже, я — на восьмом. Девятый и десятый этаж пустовали, квартиры там стояли закрытыми всегда, сколько я себя помнил. Швабра жил на одиннадцатом, выше него был только чердак.
Планов я не составлял, но додумался заранее собрать сумку вещей, которые возьму с собой, когда придется убегать. Я надеялся подкараулить Швабру на одном из пустых этажей, когда он будет спускаться куда-нибудь по делам, прижать в темный угол и выспросить все, что мне нужно.
Естественно, он был старше меня, выше и сильнее. Потому в качестве аргумента я взял кухонный нож, которым тетка обычно рубила кости на бульон.
Сумку с вещами я еще днем спрятал в кустах у железной дороги, решив уйти из города вдоль путей. На улице шел обычный противный дождь, потому я замотал ее в мусорный пакет и придавил сверху камнем, чтоб она уж точно никуда не делась.
Вечером я сказал тетке, что до поздней ночи просижу в школе за компом, тайком схватил нож и спрятался на десятом этаже.
Дождь за окном хлестал все сильней, на лестничной клетке горела одинокая тусклая лампочка, оставляя половину лестницы и дальние углы в полном мраке, потому можно было надеяться на элемент внезапности. Я прислонился к стене и стал ждать.
Что делать-то? Просто поговорить? А если его дружки будут с ним? С толпой мальчишек разом я не справлюсь.
А если он меня с лестницы толкнет и скажет, что так и было? До конца доведет задуманное.
Мы так ни разу и не пересекались с того самого дня. А что, если он просто выжидал момент, чтоб заново попытаться меня прикончить?
Черт, боюсь прямо как маленький!
Я успокоил дыхание и постарался выкинуть все это из головы.
Минуты тянулись медленно, словно липли друг к другу. Далеко внизу слышались шаги и голоса.
Я представил, как сливаюсь со стеной, как моя кожа растворяется, становясь одним целым с подъездной краской. Закрыв глаза, я мысленно соединился с домом и вдруг почувствовал, сколько же в нем людей. Мужчины и женщины, дети и старики — там, внизу, жили тихой вечерней жизнью десятки семей. Я чувствовал их, осязал исходящее от них тепло. Мое воображение представило на месте каждого крошечный огонек свечи. Маленький плюшевый теплый шарик. Крупинку невидимого за тучами солнца.
По лестнице сверху кто-то шел — я не слышал шагов, но чувствовал их кожей. Мне даже не надо было открывать глаза, я знал, где он сейчас находится.
Это точно Швабра. От него в моем воображении не было тепла.
Он не видел меня, а я его ощущал. Он не догадывался о моем присутствии.
Я сделал шаг из темноты, собираясь приставить кухонный нож к его горлу.
Предательская лампочка над нами вспыхнула крохотным взрывом сверхновой, загоревшись с утроенной силой.