Идеальный (СИ)

Том всхлипывает, дергается, пытаясь уйти от рвущих болью отвратительных прикосновений. Но хватка на шее только усиливается. Перекрывает доступ кислорода почти полностью...

– Ведь нам было хорошо... Помнишь? Ты так бился подо мной... Когда я входил в твое тело... Твоя дырочка так сжималась...

Сильные руки опрокидывают на пол, вздергивают таз... И хватка с шеи, наконец, исчезает.

Том захватывает воздух жадно. Забыв на мгновение о том, в каком положении находится. О липких руках...

Воздух. Такой свежий, легкий...

– Ты мой, Том. Мой целиком. И твоя душа – моя. Как бы ты ни брыкался.

Треск ткани – и истертая майка разодрана надвое.

– Нет! – надорвано выдыхает Хиддлстон, – я не принадлежу тебе! Я лучше умру, чем буду твоим!

– Ты носишь мои метки – а значит ты мой. Этого не изменить, Томас.

Горячий язык проходится по шрамам на голой спине, пальцы скользят по груди. Задевают соски, шрам...

– Это – мое, – шепот проникает, кажется, в самое сердце, – я раз за разом раздирал твою кожу, слизывал кровь... И твоя боль становилась моей силой. Тем, что поможет мне восстать. Твоя боль, Том, ни с чем несравнимое наслаждение. Твое тело, твой крик... Это мое! Покричи для меня...

И умопомрачительная, выжигающая разум боль. Член буквально врывается внутрь, по бедрам течет теплое...

И Том кричит. Кричит, срывая голос, надрывая связки...

... и теплые пальцы, вцепившиеся в плечи.

Кто-то трясет его за плечи.

Шепчет успокаивающе... Почти касаясь губами уха. Почти... целуя?

– Это только сон, Том. Только сон... – голос Криса мягко устраивается где-то в груди, обволакивает теплом...

Крис? Откуда он здесь?!

Что ему нужно?

Вопросы вспышками проносятся в мозгу. Это почти больно...

– Что... ты делаешь здесь? – Хиддлстон пытается подняться, но тяжелая ладонь ложится на грудь, прижимая к кровати.

– Ты кричал, Том, – Крис поднимается с колен и присаживается на край постели, – тебя нужно было разбудить.

И, чуть помолчав, тихо спрашивает:

– Что ты видел?

Хиддлстон находит в себе силы только на то, чтобы качнуть головой, насколько это позволяет положение и попытаться уйти от прикосновений. В голове настойчиво крутится только одно:

«Нельзя подпускать Криса близко. Нельзя, чтобы он пострадал. Ни в коем случае».

– Что «нельзя», Том? – в голосе у Хемсворта испуг. Он осторожно стирает со лба Тома испарину и... прикасается губами. Нежно, так мягко...

И Хиддлстон не выдерживает. Всего этого. Напряжения, боли, одиночества...

Он обхватывает Криса обеими руками и утыкается лицом ему в живот, в тщетной попытке укрыться от реальности, подбирающейся все ближе. И чувствует, как тот мягко гладит его по спине. По его чертовой спине... По шрамам, по запятнанной чужой похотью коже... И становится хорошо. Так спокойно... Так, как Том не чувствовал себя никогда.

Крис осторожно гладит англичанина по спине, касается растрепанных мокрых от пота волос, расправляет черные завитки... И целует в затылок. Просто касается губами. Но от этого прикосновения тело сводит сладкой судорогой. Словно Том сам коснулся его...

А музыкант успокаивается. Затихает, уткнувшись ему в живот... Только худые плечи чуть подрагивают. Словно от холода.

– Тише, – зачем-то говорит Крис, запуская пальцы в мягкие прядки волос флейтиста, – это ведь был всего лишь сон. Ты знаешь это, Том.