Идеи и "время Ляпунова"

Густав Майринк в своем романе "Белый Доминиканец" в прямо-таки фундаментальном монологе барона Бартоломеуса фон Йохера также ставит вопрос о подлинности авторства художественных произведений: архитекторов, художников, скульпторов и т. д. он называет "и н с т р у м е н т а м и  невидимой силы", а также "о д е р ж и м ы м и". О "п о в о д ы р я х" же писателей Майринк рассуждает еще во вступлении к роману: "я ли это творю на самом деле, или  в о о б р а ж е н и е - это не более чем магический аппарат, подобный тому, что в технике называют антенной?" В отличие от обыкновенных писателей, Майринк, искушенный мистик и эзотерик, не строит иллюзий относительно "своего авторства": "В конце концов, мне ничего не оставалось делать, как подчиняться влиянию того, кто называл себя "Христофор Таубеншлаг", отдаться его воле, одолжить ему, так сказать, для письма мою руку и вычеркнуть из книги все, что является плодом моих собственных замыслов". Кстати, самого Христофора Таубеншлага Майринк увидел, находясь во "времени Ляпунова": "...Однажды утром, когда я  п р о с н у л с я  после тяжелого сна без сновидений, сквозь  п о л у п р и к р ы т ы е   в е к и  как живой образ этой ночи я увидел фигуру...".

Из психологов ближе всего к этой метафизической истине подошел, естественно, Юнг со своей теорией архетипов: "Идеи, ... разделяемые большим кругом приверженцев, нельзя и считать-то собственностью их так называемых творцов; скорее, т е   с а м и   п о п а д а ю т   в   к а б а л у   к   с о б с т в е н н ы м   и д е я м. ... Идеи рождаются из чего-то большего, нежели данный конкретный человек. Мы не формируем их, а   с а м и   ф о р м и р у е м с я   и м и". Вообще, с точки зрения Юнга произведения искусства есть проявления все тех же влечений, которые заявляют о себе и в сновидениях. Это, несомненно, согласуется с мистической точкой зрения: потустороннее равно достижимо и во сне, и в творчестве.

Кстати, со всех позиций взаимосвязи идей и творчества следует считать несостоятельными взгляды, утверждающие, в частности, неправомочность "использования" искусства как средства какой-либо идеологии, в том числе и политической: если бы подобное искусство действительно было бы "противоестественным", то идеи, связывающие искусство и идеологии различных направлений, уже сами по себе не существовали бы, и, как следствие, не существовало бы и "идеологизированное искусство". Таким образом, сам факт существования подобного искусства и отрицает его противоестественность.

Касательно "творческой одержимости" следует сделать и такое замечание: созидающий художник в процессе своего творчества, в известном смысле пребывает именно во "времени Ляпунова". Факт, что в этот момент творящий не принадлежит обычному земному миру - окружающей обстановки для него не существует, и то, что происходит вокруг него, он осознает смутно, настолько он поглощен своей работой. Так что вполне правомочно будет сказать о творящем художнике, что он пребывает в абсолютно ином, идеалистическом, мире, который и пытается отобразить в своем творении - в картине ли, скульптуре ли, книге ли и т. д. И видеть (слышать и т. д.) этот мир дано исключительно ему. Высшая духовная сторона пребывания во "времени Ляпунова" - приобщение к Божественному, Истине, в полноценном и искреннем творчестве реализуется всецело.

XI. Ритуал как "время Ляпунова".