Идеи о справедливости: шариат и культурные изменения в русском Туркестане

Однако институциональные механизмы, установленные имперскими властями в Средней Азии, значительно отличались от решений, внедренных в других регионах Российской империи с мусульманским большинством. В 1788 году указом Екатерины II было учреждено Духовное управление мусульман – муфтият в г. Уфе. Духовное управление надзирало за приходами мечетей европейской части России, контролировало назначение имамов и их деятельность. Кроме того, муфтии выпускали фетвы и распоряжения, легитимировавшие государственную политику и имперское законодательство с исламской точки зрения. Принято считать, что в повседневном применении исламский закон ограничивался сферой личного статуса – регистрацией рождения детей, бракосочетаний, разводов, а также вопросами наследства[309]. Действительно, царская администрация, как правило, оставляла решения по этим вопросам за имамами местных мечетей. Однако другие важные аспекты исламского права в Урало-Поволжье часто оставались в «серой зоне», не получая официального государственного признания. Одним из этих аспектов было учреждение вакфов в поддержку мечетей и мусульманских школ. Мусульмане, которые жили в регионе, находящемся в ведении муфтията, имели право обращаться с вопросами и жалобами в земские собрания и суды присяжных, во всяком случае после судебных реформ императора Александра II (годы правления: 1855–1881). Однако в Средней Азии дела обстояли иначе: земских собраний в данном регионе не существовало, а судебная власть была сосредоточена в руках военных[310]. Как мы увидим ниже, прошениями мусульман занимались военные офицеры, получившие широкую свободу действий в том, что касалось решений по специфичным для шариата юридическим вопросам. Поэтому нам часто встречаются эпизоды, когда командированные в Туркестан военные чиновники, незнакомые с основами исламских законов, весьма творчески подходили к делам, касающимся вакфного права, права собственности, традиционного брачного выкупа, исламского доказательного права и так далее. Данная ситуация повлекла за собой непредвиденные последствия для правовой культуры колонии и правовой практики в целом. Как правило, при разрешении конфликтов военные офицеры империи чаще всего применяли имперские законы в сочетании с исламским правом; подобная гибридизация судебных процедур типична для колониальных ситуаций. С данной точки зрения Средняя Азия представляет собой исключительный регион, где принцип верховенства государственного закона, каким его представляли себе петербургские законодательные органы, не соблюдался. Тем самым регион в институциональном плане отличался от территории, находившейся в ведении Духовного управления мусульман.

Хотя девизом российских законодателей и было «сохранение»[311] местной правовой культуры, формальное включение местных обычаев в нормативно-правовую базу Российской империи в действительности привело к созданию новых правовых культур. Имперская классификация проводила различие между законами оседлых мусульманских сообществ и законами кочевников. Данное разделение следовало из распространенного предположения, что кочевники были лишь частично исламизированы. «Мусульманин-киргиз – мусульманин только номинальный», – как-то заметил один колониальный офицер[312]. С точки зрения российских чиновников, правовая культура кочевников претендовала на абсолютную туземность. Таким образом, казахи рассматривались как субъекты правопорядка, называемого «адат» (араб. ‘адат), а формулировки адата представлялись менее детальными, чем формулировки собственно исламского права:

Главное различие между шариатом и адатом, то есть правовой системой, сообразной с местными обычаями казахов, заключается в том, что шариат различает уголовные и гражданские правонарушения. Адат, однако, не выделяет уголовных преступлений и включает последние без каких-либо отличий в категорию гражданских правонарушений, караемых материальной компенсацией пострадавшей стороне или ее родственникам[313].