Идеи о справедливости: шариат и культурные изменения в русском Туркестане

Используя термин «народный суд», я предполагаю, что перед нами институт, специально разработанный для колониальной ситуации, а следовательно – институциональное новшество. Разумеется, я не хочу сказать, что должность казия была изобретением российских колонизаторов или же что они придумали исламское право. Даже беглый взгляд на нотариальные документы, выходившие из-под пера казиев до и после установления российской имперской власти, демонстрирует, что и в тех и в других случаях употреблялось множество одинаковых шаблонных фраз. Постоянство формы исламских нотариальных документов свидетельствует о том, насколько консервативным был юридический язык казиев. На протяжении веков он оставался неизменным[329] и едва ли подвергался сторонним влияниям. Однако, рассматривая социальную историю народных судов исключительно сквозь призму нотариальной деятельности казиев, мы неизбежно придем к ошибочным выводам насчет того, как изменились исламские правовые практики после колонизации. Сделав шариат частью колониальной институциональной системы, российские власти изменили множество характерных черт среднеазиатского судопроизводства. С точки зрения колонизаторов, казий – народный судья – был местным чиновником, который служил империи, получал вознаграждение за работу, а по уходу в отставку имел право на пенсию[330]. В то же время коренные жители Средней Азии считали казиев гарантами исламского права в русском Туркестане – однако уже не теми должностными лицами, что прежде, при ханах, являлись представителями традиционного правового режима. Связь с прошлым прослеживалась скорее в теории, чем на практике. До колонизации суды под председательством казиев подчинялись напрямую ханским дворцам и хакимам, а в судопроизводстве регулярно принимали участие служители ханского суда и посредники. С приходом российской власти эти инстанции превратились в «казийские суды», подчиняющиеся исключительно русским колониальным властям. Нет необходимости говорить о том, что теперь казии действовали в рамках юридического поля, которое значительно отличалось от прежнего, описанного в главе 1.

В данной главе я продемонстрирую, что учреждение народных судов имело как позитивные, так и негативные последствия для местных специалистов по вопросам права. Мы заглянем в жизнь ташкентского народного судьи по имени Мухитдин Ходжа. Наш герой был правоведом не в первом поколении: его отец, Мухаммад Хаким Ходжа Ишан, служил верховным судьей (кази-каланом) в Ташкенте под властью кокандского ханства. Мухитдин Ходжа являлся одним из самых выдающихся деятелей не только колониального юридического поля, но и более широкого публичного пространства колониального Ташкента. Некролог Мухитдина Ходжи, написанный на русском языке известным востоковедом Николаем Остроумовым[331], не оставляет сомнений в том, насколько важной была роль этого судьи как культурного брокера («посредника между этой властью и народом») столицы генерал-губернаторства. Практически все воспоминания Остроумова о Мухитдине пронизаны восторгом и восхваляют мусульманского правоведа за помощь по внедрению имперских законов в регионе и личный пример, побудивший других мусульман к «сближению» с русскими колонистами. Остроумов хорошо знал Мухитдина и был подробно осведомлен о его деловых отношениях с представителями империи. Автор некролога упоминает, что правовед приглашался на события чрезвычайной важности, и описывает награждение Мухитдина Ходжи орденами Св. Станислава и Св. Анны. Кроме того, Остроумов замечает, что судья был в некоторой степени «избалован» особенной любезностью со стороны российских чиновников, включая генералов и военных губернаторов. Несмотря на посредственное знание русского языка, мусульманский правовед смог стать своим в мире имперской бюрократии, который порой враждебно относился к жителям колонии.

Некролог, написанный Остроумовым, проливает свет на несколько важных аспектов жизни Мухитдина Ходжи, рассказывает о том, какое он носил облачение и какого жизненного уклада придерживался. Упоминается даже «особая комната», обустроенная в русском стиле, где он принимал европейских гостей. Однако автор ни слова не говорит о других сторонах личности правоведа. Неоднократные избрания на пост народного судьи дали Мухитдину возможность накопить значительное количество недвижимых богатств. Он приобретал как городские дома, так и участки садовой земли за стенами Ташкента. К моменту своей смерти Мухитдин Ходжа оставил за собой внушительный бумажный след из актов о различных сделках, предпринятых им для приумножения своего богатства: как недвижимости, так и наличных денежных средств (ил. 1).

Большая часть документов после смерти правоведа была передана по наследству согласно мусульманскому закону. Теперь часть их хранится в различных фондах Центрального государственного архива Республики Узбекистан, а часть в личных собраниях детей внучки Мухитдина Ходжи, Восилы Ахроровой[332].