Идеи о справедливости: шариат и культурные изменения в русском Туркестане

Тем не менее подробное рассмотрение юридических источников представляет некоторый риск. Крис Ханн замечает, что «фокус на имущественных отношениях не должен ограничиваться формальными правовыми кодексами, играющими главную роль в нашем обществе; необходимо расширить область рассмотрения и включить в нее институциональные и культурные контексты, в которых работают эти кодексы»[477]. Это неоценимое предупреждение о том, что может появиться искушение рассматривать наш материал и аграрные отношения в Средней Азии с европейской точки зрения. Кроме того, данное замечание также ставит перед нами сложную задачу по толкованию источников. Мы не находим формализованных правовых кодексов в Средней Азии XIX века; однако в то время в регионе существовало большое количество юридических трактатов, заключений, нотариальных руководств и устоявшихся практик, которые и формировали единый концептуальный репертуар (то есть систему) имущественных отношений. Системность здесь проявляется в наличии строгого юридического лексикона. Его формирование в данных условиях представляется практически неизбежным, тем более что стиль исламских правовых документов (араб. ед. ч. васика, мн. ч. васа’ик), регистрирующих большинство земельных сделок, характеризуется большим количеством клише и неизменностью на протяжении столетий. Однако в совокупности материал исламских правовых документов, по сути, представляет собой пример систематизации законодательства эпохи раннего Нового времени. Несмотря на отсутствие строгих правовых кодексов, налицо четкое описание норм и нормотворческих процессов, заключенное в формалистическую терминологическую базу.

1.2. Знакомство с эмическими терминами в области землевладения и землепользования

Некоторые термины юридического языка землевладения мусульманской Средней Азии, вероятно, уже знакомы читателю. Один из этих терминов – мамлака (или замин-и падишахи) – обычно переводится как «государственная земля». Не следует путать земли мамлака с землями хасса (частными владениями правителя), хотя иногда эти два понятия могут значительно пересекаться[478]. Термином «милк» обозначается частная собственность; мамлака и милк являются одними из основных правовых концепций шариата[479]. В бюрократическом языке среднеазиатских канцелярий мы находим и другие термины, с которыми столкнемся ниже в этой главе. В распространенном среди историков Средней Азии XIX века понимании термин «милк» указывает на частное землевладение. Иными словами, милк, как правило, понимается исследователями в его классическом смысле, то есть как право собственности на землю; в прошлом я также придерживался этого взгляда[480]. Однако для историка, изучающего Среднюю Азию XIX и XX веков, такое толкование будет ошибочным. Уже во второй половине XVIII века термин «милк» начал обозначать право собственности не на саму землю, но на доходы от нее. Этим пересмотром толкования термина мы обязаны советскому нумизмату Елене Давидович. В переписке 1960-х годов с Ольгой Чехович – знаменитым историком аграрных отношений в средневековой Средней Азии[481] – и позже в докладе на Бартольдовских чтениях в Москве в 1975 году[482] Давидович отметила, что начиная по крайней мере с XV века[483] местные правители стали заявлять более широкие права на частную земельную собственность подданных. Неясно, когда точно и при каких условиях начался этот процесс; можно вслед за О. Чехович предположить, что конфискация земель и агрессивная налоговая политика ханства являли собой эффективный способ давления на землевладельцев. К примеру, когда Шейбани-хан в 1515 году завоевал Герат, он поделил хорасанские владения (мамалик) между тремя своими сыновьями и ввел налог на частную землю, называемый расм ас-садра и эквивалентный десятине (дахьяку), чем лишил землевладельцев доходов от земельной собственности[484].

Однако вне зависимости от конкретного курса земельной и налоговой политики решения правителя повлекли за собой множество последствий. Например, степень контроля землевладельца над находящейся у него в собственности землей (то есть милком) теперь стала пропорциональна уровню налогообложения этой земли[485]. Иными словами, имел место переход от режима собственности к режиму узуфрукта, а «землевладельцы» превратились в «арендаторов», землепользователей. В результате перехода сформировалось представление о милке как о форме «совладения», предполагающего, что как правитель, так и землевладелец обладают правом собственности на различные доли дохода с земли[486]. Это представление играет ключевую роль в контекстуализации информации о среднеазиатских формах землевладения и землепользования, собранной русскими чиновниками. Более подробно вопрос совладения будет рассмотрен ниже.