Идеи с границы познания. Эйнштейн, Гёдель и философия науки

При всем своем хитроумном великолепии система, позволяющая мозгу хранить и вспоминать информацию, довольно-таки беспорядочна. И это понятно, ведь она – порождение слепой эволюции, а не рациональной инженерной мысли. В отличие от компьютера, который приписывает каждому биту информации точный адрес в своих банках данных, человеческая память организована контекстуально. Отдельные воспоминания связаны в сложные ассоциативные сети, и чтобы возродить их в памяти, нужен не адрес, а подсказка. В идеале желаемое просто всплывает в памяти («Основатель феноменологии? Гуссерль!»), а если нет, приходится искать подсказки, которые помогают не всегда («Основатель феноменологии? Дайте вспомнить… На Г, на Г… Гегель!»). У человеческой памяти по сравнению с компьютерной есть определенные преимущества, например, она автоматически отдает приоритет тому, что чаще всего используется. Но при этом она хрупка и ненадежна. Все, что мы не повторяем, быстро поглощает пучина забвения. А интерференция между отдельными пунктами в ассоциативных сетях приводит к путанице и порождает ложные воспоминания.

Компьютерная память с ее системой почтовых индексов избавлена от подобных недочетов: каждому пункту приписан конкретный адрес в компьютерном банке данных, и чтобы что-то вспомнить, надо просто обратиться по соответствующему адресу. Более того, как указывает психолог-когнитивист Гэри Маркус в своей книге «Клудж» (Marcus, G., Kluge), вполне возможно воспользоваться всеми преимуществами контекстуальной памяти без ее недостатков. «Доказательство – Гугл, – пишет Маркус. – Поисковые машины начинаются с субстрата из памяти, основанной на почтовых индексах (с хорошо структурированной информацией, к которой можно подключаться), а поверх надстраивается контекстуальная память. Фундамент из почтовых индексов гарантирует надежность, а надстройка из контекста – подсказки, говорящие, какие именно воспоминания, скорее всего, требуются в данный момент». Жаль, добавляет Маркус, что эволюция не началась с системы памяти, похожей на компьютерную.

Вот сколько преимуществ у Гугла! Так почему бы не передать ему как можно больше наших воспоминаний на хранение? На это Карр отвечает цветисто, но несколько бессодержательно. «Связи в Сети – это не наши собственные связи… – пишет он. – Отдавая свою память на аутсорсинг машине, мы отдаём ей одну крайне важную часть нашего интеллекта и даже часть собственной личности». А затем цитирует Уильяма Джеймса, который в 1892 году на лекции о памяти провозгласил: «Соединение – это и есть мышление». Слова Джеймса – отнюдь не пустые, он имел в виду роль памяти и в мышлении, и в творчестве.

А что нам известно о творчестве? Очень мало. Мы знаем, что творческий дух – не то же самое, что интеллект. Более того, за определенным минимальным порогом IQ – примерно на одно стандартное отклонение выше среднего, то есть IQ = 115, – корреляция между интеллектом и творческими способностями вовсе не просматривается. Мы знаем, что творчество эмпирически коррелирует с патологическими перепадами настроения. Несколько десятков лет назад гарвардские исследователи обнаружили, что те, кто наделен «выдающимися творческими способностями», – по их мнению, меньше 1 % популяции – страдают маниакально-депрессивным психозом чаще, чем ближайшие родственники больных маниакально-депрессивным психозом. Что касается психологических механизмов, стоящих за творческим духом, они остаются загадкой. Практически единственное, с чем все согласны, – так это с тем, что, по выражению Пинкера, «все гении – зануды и трудоголики». Они очень много работают, они полностью погружены в свой жанр.

Что общего у такой погруженности с хранением памяти? В качестве поучительного примера творческого духа рассмотрим французского математика Анри Пуанкаре, умершего в 1912 году. Гений Пуанкаре отличался тем, что охватывал практически всю математику, от чистой (теории чисел) до прикладной (небесной механики). Вместе со своим немецким современником Давидом Гильбертом Пуанкаре был последним из ученых универсалов. Мощная интуиция давала ему возможность прослеживать глубинные связи между далекими на первый взгляд отраслями математики. Он, можно сказать, создал современную топологию, сформулировал гипотезу Пуанкаре, предоставив разбираться с ней грядущим поколениям, и опередил Эйнштейна в математике специальной теории относительности. В отличие от многих гениев Пуанкаре был человеком практической складки; например, еще молодым инженером он проводил мгновенную диагностику аварий на шахтах. Кроме того, он обладал очаровательным прозаическим стилем и писал бестселлеры по философии науки – и стал единственным математиком, которого приняли в литературное отделение Института Франции.