Идеи с границы познания. Эйнштейн, Гёдель и философия науки

Цицерон говорил, что философствовать – значит учиться умирать. Лаконично, но ошибочно. Философия этим отнюдь не ограничивается. Вообще говоря, философию интересуют три вопроса: на чем держится мир (метафизика), как оправдать наши убеждения (эпистемология) и как жить (этика). В принципе, вопрос, как умирать, относится к третьей теме. Если хочется обрести в этой области риторическую гибкость, можно даже сказать, что, учась умирать, мы учимся жить.

Примерно такими соображениями вдохновлялся Саймон Кричли, когда писал свою «Книгу мертвых философов», опубликованную в 2003 году[33]. Всепроникающий страх смерти стал определяющей чертой буржуазной жизни современного Запада, утверждает Кричли, профессор философии в Университете «Новая Школа» в Нью-Йорке. (Не раз и не два он подчеркивает, что писал эту книгу на высоком холме, откуда открывался вид на Лос-Анджелес, который из-за особенно острого «ужаса аннигиляции» может претендовать на звание мировой столицы смерти.) Кричли полагает, что пока мы боимся смерти, мы не можем быть по-настоящему счастливы. А чтобы преодолеть этот страх, стоит взять пример с философов. «Я хочу защитить сам идеал философской смерти», – пишет он.

После чего автор увлекает читателя в краткую, поверхностную и зачастую забавную экскурсию по истории философии и дает обзор жизни и смерти примерно 190 философов с древних времен до наших дней. Далеко не все они умерли педагогично, как Сократ. Скажем, Платон умер, вероятно, заеденный вшами. Ученый-энциклопедист Ламетри, живший в эпоху Просвещения, объелся паштета с трюфелями. Были и случайные смерти – брат Монтеня погиб от попадания теннисного мяча, Руссо – от кровоизлияния в мозг, причиной которого, вероятно, было то, что его сшиб с ног пробегавший мимо датский дог, а Ролана Барта сбил фургон из химчистки, когда мыслитель возвращался с обеда в обществе политика Джека Лэнга. Американский прагматик Джон Дьюи, проживший больше девяноста лет, встретил самый банальный конец на свете – сломал шейку бедра и впоследствии умер от пневмонии.

Кричли пишет с юмором и лукавством и вовсе не чурается телесной природы своих героев. Он вволю потешается над бобами (есть которые запрещали Пифагор и Эмпедокл) и кишечными газами (Метрокл объелся бобов и испустил газы во время репетиции своей лекции, и это привело его в такое смущение, что он покончил с собой). Нам рассказывают о нарывах на гениталиях у Маркса, о копрофагии Ницше, вызванной сифилисом, о раковой опухоли на щеке Фрейда, которая испускала такое зловоние, что отпугивала его любимую собаку чау-чау. Есть и моменты, достойные Вуди Аллена, например, когда умирающий Демокрит «приказал принести в свой дом множество горячих буханок хлеба. Прикладывая хлеб к ноздрям, он умудрился каким-то образом отложить свою смерть». Приводит Кричли и последние слова – самые прекрасные, пожалуй, принадлежат Генриху Гейне: «Господь меня простит. Это его работа».

Как же выработать в себе мудрость, необходимую, чтобы встретить смерть? Едва ли удастся сделать из всех этих описаний смерти философов какой-либо однозначный вывод. Монтень, чтобы подготовиться к концу, приучил себя к постоянному присутствию смерти, причем не только в воображении, но и на языке. Спиноза, наоборот, утверждал, что свободный человек менее всего размышляет о смерти. Вероятно, умереть по-философски – это просто умереть бодро и весело. Идеалом может служить Дэвид Юм, который на вопрос, страшит ли его мысль о полном исчезновении, отвечал: «Ни в малейшей степени».

Мысль, что смерть – это не так уж и плохо, придает внутренней свободы; но верна ли она? Философы древности в целом были склонны так думать, и Кричли, как и Юм, симпатизирует подобной точке зрения. «Философ смотрит смерти в лицо и имеет достаточно сил, чтобы заявить о том, что она ничего не значит», – пишет он. Существуют три классических аргумента, согласно которым бояться смерти нерационально, и все они следуют из воззрений Эпикура и его последователя Лукреция. Если смерть – это полное уничтожение, гласит первый аргумент, то после смерти ничего неприятного не будет и тревожиться не о чем. Как говорит Эпикур, есть смерть – нет меня, есть я – нет смерти. Согласно второму аргументу, неважно, когда ты умрешь, молодым или старым, поскольку в любом случае ты будешь мертв вечно. Третий аргумент указывает, что небытие после смерти – не более чем зеркальное отражение небытия до рождения. Почему первое должно тревожить больше второго?

Увы, все три аргумента не приводят к достаточно надежным выводам. Американский философ Томас Нагель в своем эссе «Смерть», написанном в 1970 году, выявил ошибки в первом. Если какой-то опыт не кажется тебе неприятным и даже вообще не воспринимается, это не значит, что он ничем не плох. Предположим, пишет Нагель, умный и образованный человек после черепно-мозговой травмы приходит в состояние всем довольного младенца. Для человека это, безусловно, страшное несчастье. Разве нельзя сказать то же самое о смерти, при которой утрата еще тяжелее?