Идентичность и цикл жизни

Его мать не понимала, что тревожность у сына вызывало ее отношение к его отцу, выбравшему спокойный образ жизни. Все детство мальчика она всячески принижала мужа, сожалела об отсутствии в своем замужнем статусе географической и социальной подвижности, идеализировала похождения деда. При этом она пресекала и панически реагировала на все резвые выходки сына, которые могли бы потревожить их добропорядочных соседей.

Женщина со Среднего Запада, необычно [для данного региона США] женственная и чувствительная, использовала свой визит к родственникам на Западе для консультации с автором этих строк относительно общей эмоциональной ригидности и постоянного ощущения легкой тревожности. В течение предварительного сеанса анализа она казалась практически лишенной эмоций. Лишь по прошествии нескольких недель она стала проявлять чувства под наплывом внезапных сильных ассоциаций с сексом или смертью. Многие из этих воспоминаний хранились в некоем изолированном уголке ее сознания, откуда лишь иногда прорывались сквозь упорядоченный слой фактов из детства ребенка, принадлежавшего к высшему среднему классу. Такая взаимоизоляция сегментов жизни аналогична той, что связана с компульсивными невротическими расстройствами любой природы; однако в некоторых регионах она выражена в большей степени; это образ жизни, этос [формы общественного поведения], в которых нашей пациентке оказалось совершенно некомфортно лишь потому, что в тот момент за ней ухаживал европеец и она пыталась представить себе жизнь в космополитичной атмосфере. Ее это привлекало, но в то же время давило на нее; ее воображение было разбужено, но сдерживалось чувством тревоги. Ее организм отзывался на эту двойственность ощущений то запорами, то диареей. Создавалось впечатление скорее общей зажатости, нежели бедности воображения, как в сексуальном, так и в социальном смысле.

Мечты пациентки постепенно выявили скрытый источник жизнелюбия, не находящего своего выражения. В то время как ее спонтанные ассоциации казались болезненными и безжизненными, в своих фантазиях она, практически без сторонней помощи, проявляла чувство юмора и хорошую долю воображения. Она представляла себя входящей в скромную церковь в вызывающем красном платье, фантазировала, как швыряет камни в окна респектабельных домов. В своих самых смелых мечтах она оказывалась в огне Гражданской войны на стороне конфедератов. Кульминацией была фантазия о том, как она восседает посреди бального зала в туалетной кабинке, окруженной низкими перегородками, и машет элегантно одетым парам – офицерам Конфедерации и благородным южанкам, – кружащимся подле нее под музыку духового оркестра.

Эти фантазии позволили извлечь на свет изолированную часть ее детской жизни – ту теплоту и нежность, с которой к ней относился ее дед, ветеран Конфедерации. Это был мир волшебных сказок о прошлом. Однако доступны для ее понимания были лишь внешние формы, патриархальная мужественность деда и его любовное отношение к ней, к ребенку, жаждавшему чувствовать, быстрее и убедительнее отзывались в ее ищущем «я», чем обещания стандартных успехов со стороны отца или матери. Со смертью дедушки также умерли эмоции пациентки, поскольку являлись частью прерванного процесса формирования эго-идентичности, который перестал получать подпитку в форме привязанности или социального вознаграждения.

Психоаналитическое лечение женщин с выраженной остаточной эго-идентичностью леди-южанки (идентичностью, которая распространяется за пределы одного класса или расы) осложняется проявлениями особого сопротивления. Безусловно, аристократизм наших пациенток-южанок, покинувших свои штаты, – это защита и практически симптом. Их стремление к излечению сдерживается тремя идеями, каждая из которых связана с особенными посылами южной культуры, охраняющими кастовую и расовую идентичность, передаваемую маленькой девочке через прообраз идеальной леди.