Идеологические кампании «позднего сталинизма» и советская историческая наука (середина 1940-х – 1953 г.)

Атмосферу нагнетали, и тем самым готовили людей к проработкам, не только заседаниями в секторах, но и при помощи стенгазеты. Причем нередко тон статей стенгазеты оказывался резче официальных публикаций: «Почитала стенгазету — она ставит вопросы резче, чем печатные статьи»[682]. Е. Н. Кушева передает в своем письме Б. А. Романову, что «положение [в институте. — В. Т.] показалось мне очень напряженным»[683]. Все больше усиливалось беспокойство по поводу будущего института: «Для меня положение в нашем Ин[ститу]те продолжает оставаться неясным. Информация — официальные и неофициальные разговоры — очень противоречивая. Увольнений на этом этапе, кажется, не будет, перемены в руководстве (это, я думаю, не касается Б. Д.-ча [Б. Д. Грекова. — В. Т.]), кажется, будут»[684].

Наконец, 15 октября открылось большое собрание Ученого совета Института истории АН, посвященное критическим статьям, появившимся в печати и касавшимся работы сотрудников учреждения. Председательствовал заместитель директора С. Д. Сказкин. Первым выступил директор Б. Д. Греков. К сожалению, его доклад не стенографировался. Тест его был приложен к стенограмме, но, очевидно, затем был изъят. Кратко его содержание было изложено в отчете, написанном З. Мосиной и опубликованном в «Вопросах истории». Согласно этому отчету: «Докладчик подчеркнул, что и в прошлом в работе института бывали промахи и даже серьёзные ошибки, однако никогда ещё в жизни института не отмечалось такого серьёзного неблагополучия, как в настоящее время. Прежде ошибки выявлялись и направлялись на ходу руководством и коллективом работников института, в настоящем случае дело осложнилось тем, что институт не только выпустил порочные работы, но и прошёл мимо своих ошибок, не подвергнув их критике. Только сигналы извне заставили работников института насторожиться и заговорить о серьёзном прорыве в своей работе»[685]. Особое внимание Б. Д. Греков уделил книге С. Б. Веселовского, назвав ее написанной с идеалистических позиций.

Следом слово дали С. В. Бахрушину. Это было не случайно: именно сотрудники его сектора совершили больше всего ошибок. Историк признал справедливость критики, согласившись с тем, что в работах С. Б. Веселовского проводится линия старой, дореволюционной историографической традиции С. М. Соловьева и В. О. Ключевского[686]. В духе самокритики он признал, что сектор и его руководство не выступили против книги ни на стадии ее печатания, ни после того, как она вышла из печати. Признал он и ошибки А. И. Андреева и авторов сборника «Петр Великий». Правда, здесь маститый историк находился в щекотливой ситуации, поскольку именно он дал положительную рецензию на статью о поездке Петра в Англию.

Достаточно резко было сказано о статье С. А. Фейгиной. С. В. Бахрушин обвинил ее в «немарксистском» подходе к критике работ зарубежных историков: «Статья С. А. Фейгиной не только явилась в этом отношении слишком академичной, но, поскольку она критиковала иностранных и враждебных нам писателей, результаты ее работы должны быть признаны резко вредными, поскольку такой академический подход к чужим и враждебным работам в значительной степени затушевывает ту политическую борьбу, которая скрывается за этими работами»[687]. Это тем более удивительно, что она была ученицей и непосредственным протеже Бахрушина. Возможно, это была тактическая жертва. Коснулся он и ошибок других авторов — уже покойных П. Г. Любомирова и П. П. Смирнова. В заключение он пообещал, что сектор расширит критическую работу.

Выступление С. В. Бахрушина смело можно квалифицировать как защитное. Он признал все ошибки, которые уже приписали сотрудникам его сектора, покритиковал умерших коллег, но не назвал ни одного нового имени, тем самым не дав критике выйти за уже очерченные границы.