Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1

«Хроника за эту неделю: 21-го вечером я был у Е. Шварца (день рождения – 50 лет) и вернулся около 3 час[ов] ночи; 22-го встал поздно и с утра не заходил в кабинет; С. А. Френкель, очень грустная – посидела и спрашивает, читал ли я последний номер “Культуры и жизни”; оказалось, что у меня в кабинете лежит этот номер со статьей Б. Рюрикова. День провел ужасно – было плохо на сердце. Вечером съездил к П. Н. Беркову, который посоветовал мне снестись с А. А. Вознесенским. ‹…› Я позвонил М. П. Алексееву, который посоветовал мне то же самое и дал мне свидание 23-го в 3.30. Вознесенский принял меня очень сердечно и несколько раз сказал мне решительно, что моя профессура в Унив[ерсите]те остается “незыблемой”. На мой вопрос, продолжать ли мне сейчас занятия, сказал – продолжать как ни в чем не бывало. На вопрос, как быть с кафедрой, сказал – “предоставляю это всецело вашему решению”. Я подал заявление об освобождении меня от зав[едования] кафедрой. Пока все. Не хочется писать – волнуюсь»[1436].

Заявление подано было в тот же день – 23 октября 1946 г.:

«Кафедра русской литературы филологического факультета требует в настоящих условиях большой организационной работы по перестройке. Вследствие крайней загруженности научной и педагогической работой, а также из-за плохого состояния здоровья я не могу уделить этой перестройке необходимое количество времени и сил. Обращаюсь поэтому к Вам с просьбой освободить меня от должности временно исполняющего обязанности заведующего кафедрой.

Проф[ессор] Б. М. Эйхенбаум»[1437]

.

Оно тотчас же было подписано и проведено приказом А. А. Вознесенского об освобождении Б. М. Эйхенбаума от должности[1438].

Борис Михайлович записал 28 октября в дневнике:

«С кафедрой, слава богу, покончил. Надо бы, в сущности, и с жизнью кончать. Довольно, устал. Осталось только любопытство: что еще придумает история и как посмеется?»[1439]

Спустя год, в начале ноября 1947 г., Борис Михайлович написал по поводу статьи Рюрикова шутливое четверостишие для юбилейного банкета в Пушкинском Доме; совершенно ясно, что он отдавал себе отчет об одной из причин травли:

Решил принять я гордый вид –
Кто не богат, но родовит!
Что мне евреи-формалисты,
Когда я – Рюрикович истый![1440]

К счастью, после этой статьи не последовало никаких серьезных оргвыводов. Вознесенский не давал силам «большевистской критики» близко подобраться к профессуре: ректор понимал, что, развернись поле политической брани в университете, одной из жертв может стать и он сам.

Сняв Эйхенбаума с должности исполняющего обязанности заведующего кафедрой истории русской литературы (сперва его временно заменял Н. И. Мордовченко, а вскоре был утвержден вернувшийся из Саратова Г. А. Гуковский[1441], некогда уже ее возглавлявший), Вознесенский будто бы принял решительные меры и «навел порядок» на кафедре в соответствии с идеологическими требованиями.

29 октября Борис Михайлович записал в дневнике: