Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 2

Конечно, формально большинство «организаторов науки» тоже были учеными, потому как имели и труды, и степени, и звания, и академические лавры. Но в филологии, как и вообще в общественных науках, наиболее известные «организаторы науки» кажутся пигмеями по сравнению с теми, кого они, предварительно уничтожив, сменили. А поскольку они были именно «организаторами науки», то и науку организовали соответствующую. И достойно удивления и даже восхищения то, что под недреманным оком таких «организаторов науки», как академики П. И. Лебедев‐Полянский, М. Б. Храпченко, А. С. Бушмин, члены-корреспонденты А. М. Еголин, Г. П. Бердников и многие им подобные, наука о литературе вообще смогла выжить.

Отдельно хочется оговорить тот факт, что «герои 49‐го года», демонстрировавшие тогда в своих речах и действиях едва ли не демоническую неистовость, со временем, дойдя до нужного уровня в вертикали власти, превратились в мирных, добрых и отзывчивых людей. Таковыми стали А. С. Бушмин и Г. П. Бердников, а А. Г. Дементьев и вовсе прославился как либерал. В качестве тезиса, который может объяснить такие метаморфозы, следует привести мысль А. В. Белинкова: «Деспоты – это такие люди, которым позволяют быть деспотами. Как только им перестают позволять, они становятся очень милыми людьми, а лучшие представители даже демократами»[1263].

Жертвы

«Выйдя из больницы, я впервые, на сорок четвертом году жизни, стал безнадежно безработным. Как и другие, публично осужденные большие и малые космополиты, я был наглухо лишен доступа к печати. Тех, кто служил, выгнали с работы. Я нигде не служил, но все газеты, журналы, издательства, в которых я прежде сотрудничал, были мне теперь недоступны, не могло быть и речи о каких-либо выступлениях в лектории или на радио, где меня когда-то охотно привечали. Каждый из нас, отторгнутых от литературы, пытался как-то по новому устраивать свою жизнь. Банковских счетов и сбережений почти ни у кого не было, одной распродажей своих библиотек не проживешь, а содержать себя и семью надо было»[1264].

Для тех из «космополитов», кто не был арестован, такая ситуация была обычной. Особенно было трудно тем, кто по каким-либо причинам не мог уехать преподавать в провинциальные или республиканские вузы, нередко пригревавшие «разоблаченных» космополитов благодаря их степеням и званиям. Но поскольку большая часть уволенных профессоров‐филологов к тому времени были больны, а М. К. Азадовский и Б. М. Эйхенбаум тяжело, некоторое время даже о выходе из дома не могло идти и речи, не говоря уже о большем.

Отдельно стоит упомянуть о том возрасте, в котором им предстояло начинать «новую жизнь». М. К. Азадовскому было 60, В. М. Жирмунскому – 57, Б. М. Эйхенбауму – 62 года. Если мерить нынешними мерками, то они находились в расцвете сил, но по реалиям ХХ в. они были людьми, лишь чудом дожившими до своих лет. Самым молодым из «квадриги космополитов» был Г. А. Гуковский – ему в момент увольнения только исполнилось 47 лет; но он погибнет, не дожив до 48‐летия.

Г. А. Гуковский

Григорий Александрович не дожил до приговора, т. е. не был признан в чем-либо виновным, однако в отношении его научной продукции государство не преминуло принять карательные меры заблаговременно: приказом Главлита № 45 от 21 апреля 1950 г. Г. А. Гуковский попал в «Список лиц, все произведения которых подлежат изъятию из библиотек общественного пользования и книготорговой сети»[1265]. Причем факт того, что запрет на все книги профессора наложен без вынесения обвинительного приговора (смерть Г. А. Гуковского за 19 дней до подписания этого приказа еще больше года оставалась государственной тайной), красноречиво характеризует советскую юридическую систему.

Таким образом, оказались запрещенными и переводились в спецхраны библиотек даже многократно переизданные пособия Г. А. Гуковского по русской литературе XVIII в. Причем стоит отметить, что для 1940‐х гг. такая мера кажется достаточно серьезной и явно должна иметь некоторый подтекст. Его можно уловить, причем достаточно точно, по письму Ю. Г. Оксмана Г. П. Струве от 20 ноября 1962 г.: