Иди на голос (СИ)

В ту ночь Лейла почти не спала. Это был даже и не сон, а рыхлая неровная полудрёма. Стоило чуть забыться, как в темноте мерещилась тянущаяся к горлу чужая рука — и девушка просыпалась, один или два раза даже вскрикивая.

Лейла ждала, что бунт разразится вот-вот — злоба против воеводы сгустилась так, что казалось, её можно раздвигать руками, как студень. Но прошёл день, за ним другой, а созревший нарыв не спешил прорываться. Ожидание выматывало похуже, чем самая каторжная работа. Не может человек жить, постоянно втягивая голову в плечи, каждый миг ожидая удара и озираясь. Даже ужасный конец лучше, чем ужас без конца.

Мыслями этими Лейла не делилась ни с кем, даже с Бродяжкой — но тот, как водится, всё понял без слов. Днём, занятые привычными трудами, они почти не разговаривали. Но когда приходило время ложиться спать, Бродяжка заводил неторопливую повесть — и Лейла заслушивалась, отвлекаясь и забывая на время, что они ждут беду.

От Бродяжки Лейла узнала, что река Гэльба, по которой они думали было отправить Виту, течёт не куда ей вздумается, а прямо к морю. На том месте, где она впадает в него, стоит город Цальмхаафен — Лососья бухта. Бродяжка говорил, что когда-то там и впрямь водилась прорва лосося, но то ли люди всё выловили, то ли рыба нашла место посытнее и подальше от берега — в общем, теперь город жил больше не рыбным промыслом, а ремеслом. Тоньше и прочнее цальмхаафенского сукна было не найти — и, говорят, бывало такое, что за отрез на кафтан платили, как за кобылу-трёхлетку.

— Подержать бы такое хоть в руках, — мечтательно проговорила Лейла. — Небось мягкое. А я ведь у себя дома не последняя ткачиха была. До сих пор пальцы помнят…

А ещё Цальмхаафен славился своими вышивальщицами. Шили и по шерсти, и по льну, и по заморскому шёлку, а ещё делали гобелены — да такие, что с трёх шагов не разберёшь, вышивка это или краской намалёвано. Бродяжка рассказывал, что ему доводилось слышать, будто у князя был плащ весь сплошь в цальмхаафенском узорном шитье — золотой и серебряной нитью да жемчугом. Якобы плащ этот делали ещё для прадеда последнего князя, когда тот собрался жениться на заморской царевне — и вышивка с тех пор нимало не потускнела, и даже ни одна жемчужинка не потерялась.

— Поучиться бы у них, у мастериц у этих, — жалобно вздохнула Лейла. — Небось не отказали бы, чай, тоже в этом деле малость смыслю — да разве ж туда попадёшь…

— А ты не зарекайся, — посоветовал Бродяжка. — Ты разве знаешь, каким боком жизнь повернётся?

Лейла пожала плечами. Мать тоже всегда говорила, что загад не бывает богат, но в такое верилось мало.

Прошёл ещё день, и Лейла почти уверилась: всё обойдётся. Может, и тогда все её тревоги были зряшные? Бабьим-то умом разве сообразишь, быть беде или не быть!

Но когда Лейла задала этот вопрос Бродяжке, тот только покачал головой.

— Нет, беда будет. И очень скоро.

Бродяжка как в воду глядел. Разговор этот у них был, как водится, на ночь глядя, а наутро оказалось, что десяток человек из лагеря как корова языком слизнула. Летард с воеводой ходили мрачнее тучи.

— Сбежали, значит — ну и скатертью дорога! — отрубил наконец Летард. — Крысы!

Воевода промолчал, только ещё сильнее нахмурился. Лейла видела, что он не совсем ещё твёрдо держится на ногах — но уговорить его отлежаться ещё пару деньков в землянке не мог бы никто, даже Летард. По несколько раз в день он самолично обходил весь лагерь дозором — и упустить десять человек для него было почти что смерти подобно. Понимали это и все остальные.

Ничего удивительного, что когда наступила ночь, Лейла не стала ложиться. Лагерь казался затихшим — но Лейла была почти уверена, что спать никто не спал. Воевода не спал уж точно.

Неизбывная тревога, копившаяся несколько дней, пиявкой присосалась к сердцу. Повинуясь ей, Лейла цепенела в бессонном бдении, уставившись в огонь невидящим взглядом воспалённых глаз.

Не спал и Бродяжка. Он сидел у огня с лютней — впервые с того дня, когда воевода казнил Рогира и Годвина — но не играл, а лишь задумчиво трогал пальцем то одну, то другую струну. Постепенно Лейле стало казаться, что звуки долетают до неё через водную гладь — замедленные, гулкие, густые, как кисель.

— Ты бы ложилась.

Лейла мотнула головой.

— Не могу. На сердце неспокойно, хоть убей.

— И у меня неспокойно. И у воеводы, и у Летарда. Беда идёт — не остановишь. А ты всё-таки ляг. Нескоро ещё сможешь выспаться.

Подчиняясь, Лейла вытянулась на уже ставшем таким привычным ложе из еловых веток. Бродяжка сам укрыл её вконец износившейся шалью и заботливо подоткнул края.

— Ну вот, так-то лучше.

Лейла думала, что глаз не сможет сомкнуть — но мир вокруг смазался и поплыл, едва её голова коснулась твёрдой, как камень, тряпичной скатки, всё это время заменявшей девушке подушку.

Сквозь подступающий сон Лейла слышала голос Бродяжки:

— Засыпай. До рассвета осталось чуть-чуть,

Ты устала, и надо поспать.

Уходи в царство снов, обо всем позабудь,

И душа перестанет страдать.

Лунный свет из окна на холодных камнях

Потускневшим блестит серебром…

Засыпай, пусть уйдут от тебя боль и страх,