Иди на мой голос

Я опять криво, желчно усмехаюсь. Он останавливается так резко, будто я ударил его, хотя нас разделяет не меньше шага. Он вынимает из карманов руки, сутулит плечи.

– Вы…

Я смотрю на его бледный профиль и внезапно кое-что понимаю. Увы, это запоздалое понимание; запоздалое, что вполне ожидаемо для человека, юные романтические порывы которого давно в прошлом. Я очерствел… кажется, очерствел. В немое подтверждение догадок Моцарт вдруг нелепо, по-мальчишески заливается краской.

– Вы правда не понимаете? Мне не хотелось, чтобы публика освистала хоть что-то, в чем сияет она…

Ответ дается тяжело, но по крайней мере, он искренний:

– А мне не хотелось, чтобы недавно прибывший в город талантливый композитор, поставивший пока лишь одну блестящую оперу, запомнился кому-то как соавтор оперы провальной. У Алоизии Ланге золотой голос, чудесное будущее примы, этого уже не отнять, где бы она ни пела. Ваше же будущее…

„Далеко от нее“. Вот что готово слететь с языка и, возможно, должно слететь; на правах старшего товарища я свободен в подобных советах. Но я говорю другое, сопровождаю это мягкой и одновременно вызывающей улыбкой:

– Еще не известно, и вам стоит быть осмотрительнее. Найдется немало желающих его испортить.

Я вижу: он вот-вот откроет рот, вот-вот скажет что-то острое и сердитое, и спешу добавить:

– Но поверьте, это не я. То, как легко вы уверились в обратном, немного… удивило меня. Впрочем, вы окружены завистниками и всюду видите козни. Возможно, вы правы. Я…

„Не задет“. Но мне тяжело лгать настолько явственно. И, кажется, Моцарт это понимает.

Он кусает губы, хмурится, качает головой. Когда мы снова встречаемся глазами, я вижу во взгляде что-то болезненное, что заставляет меня понизить голос. Я обижен – нет смысла этого скрывать. Я уязвлен, но одно точно: о поступке я не жалею. Пусть даже после проклятой премьеры мне пришлось услышать в свете пару нелестных и ранее не звучавших в мой адрес вещей. Слова „засилье иноземцев“ впервые не постеснялись произнести в моем присутствии несколько особенно дерзких немцев. Силясь прогнать эти мысли, я оправляю воротник и поднимаю подбородок.

– Более я не стану вмешиваться в подобные вещи. Насколько я могу понять, вы уже успели поговорить с парой своих более близких друзей и выставить меня в этих разговорах интриганом. Это… – заметив, что к его щекам опять прилила краска, я уверяюсь в правоте, – неважно, вы были огорчены и раздосадованы. Вряд ли вы мне навредили больше, чем навредили бы себе, выгори ваша затея с рондо. Прощайте.