Иди на мой голос

– Он женился на доброй, но простой девушке, завел семью и ныне вполне счастлив. Кажется, его утомили его собственные мечты, да и преграды, с которыми мы сталкивались, были слишком тяжелы. Но для меня он такого не хотел. Меня приютили давние друзья отца, славные венецианские дворяне. Уже в их доме со мной познакомился герр Гассман. Дальше вам все известно: он стал основательно заниматься со мной, увез в Вену, представил ко двору. Я звал брата приехать, но наши пути окончательно разошлись. Впрочем, это обычное дело.

– Мне казалось, тяготы должны сплачивать как ничто другое.

– Тяготы иногда как ничто другое отдаляют. Особенно когда заканчиваются и наступает время жить.

Точно размывая мои слова, начинается дождь. Разговор мы продолжаем в беседке, и постепенно он смещается на предметы более ближние. Моя супруга, его супруга. Мои дети, его новые сочинения. Кажется, мы говорим мало. Но я снова возвращаюсь домой поздно. И я остро слышу этот дождь».

Интерлюдия вторая. Двое

Она

Железные носы виднелись из-под бутафорской деревянной обшивки: блестели, в своей стройной грации резали спертый воздух. Любуясь, она шагала медленно, возле некоторых гондол даже останавливалась. Она была более чем довольна: вскоре можно начать. Если, конечно, лодки взлетят, ведь их пока не испытывали. Впрочем… взлетят, на этот раз взлетят.

Большой корабль еще не был готов. Гладя металлический бок, она подумала о том, что так же нежно коневод гладит новорожденного жеребенка. Тут же она скривилась от этой мысли. Животные. Дрянь. Брезгливость осталась еще с детства, когда мать держала отвратительную, мелкую, постоянно тявкающую собачонку. Хорошо, что псина утонула в усадебном пруду. Хорошо… Противным был и звук лая, и блеск глаз-бусинок, и светлая шерсть, остающаяся на всех поверхностях в доме.

– Расчеты ведь верны, правда?

Темноволосый мужчина кивнул. Он никогда не смотрел ей в глаза, предпочитал созерцать покрытый опилками пол под ногами или пол особняка, где его держали. Не так. Особняков. Вернулась в Лондон она только сейчас, когда пришло время. Она даже не сообщила пленнику, в каком городе он на протяжении нескольких лет тщетно чертил и конструировал уменьшенные модели того, что требовалось, пока не получил нужный результат. По крайней мере, для него было бы лучше, чтобы результат оказался нужным.

– Прекрасно. – Она улыбнулась. – Работайте, утром вас отвезут отдыхать.

Она развернулась и начала мысленно считать, ожидая. Раз…

– Когда вы отпустите меня?

Она оглянулась. Он прожигал ее горящим, злым, тоскливым взглядом. Большой загнанный пес, может, даже зверюга покрупнее. Она улыбнулась шире. Опять животные. Мерзость.

– Скоро, мой дорогой друг. Как только мы взлетим, можете отправляться домой, если ваш дом еще будет стоять. Кстати, возможно, компанию в небе вам даже составит сын…

Впервые после подобных слов изобретатель бросился на нее, но это было давно. Теперь рубцы на лице и руках напоминали ему, что не стоит этого делать. Сипаи стояли на страже – скрытые в тени, безмолвно подчинялись малейшему жесту. Да, она предпочитала иметь рядом людей, в этой стране бессловесных, и лишь горстку европейцев, управлявших делами – разными, начиная с мелких шаек, заканчивая клубом и индийскими повстанцами.

Правда, с последними стало особенно трудно, с тех пор как спятил и сбежал итальянец. О, как ей не терпелось получить флот и наконец перестать делать вид, будто освободительное движение хоть как-то ее волнует. Больше всего на свете она сама хотела уничтожить грязных мятежников, избалованных слезливой добротой Джулиана, чертова Байрона нового времени. Но сейчас не могла: дернись она не в ту сторону, – сипаи отвернутся. А изнеженные ипохондрики из клуба мало годились в качестве рабочей силы.

– До свиданья. – Присев в шутливом реверансе, она покинула помещение и вышла к личной воздушной гондоле, ничем не отличавшейся от обычных, городских.