Идя через рожь

На первый взгляд может показаться, что суд лишил Сэлинджера большей части того, во что он вложил столько труда. Однако, не получи Клэр дома и земли, она едва ли осталась бы в Корнише после развода. Она бы уехала в Нью-Йорк, а то и дальше и взяла бы с собой детей. Даже при таком раскладе можно только дивиться тому, что Клэр не бежала из Корниша, который ей в течение стольких лет казался тюрьмой.

Таким образом, жизнь Сэлинджера после развода не сильно изменилась. Только Дж. Д. и Клэр теперь стали соседями. Он наведывался в свой старый дом из нового с такой же регулярностью, с какой он приходил туда из “бункера” или квартирки над гаражом. Важно то, что родители великолепнейшим образом сумели уберечь детей от всего, что несет с собой бракоразводный процесс. Какая бы неприязнь ни существовала между супругами, она никак не касалась детей, так что Пегги и особенно Мэтью жили себе по-прежнему. Каждый из них постоянно видел обоих родителей. Клэр организовала им уроки верховой езды и игры в теннис (над чем Сэлинджер постоянно иронизировал, но на что тем не менее дал согласие), сам же он учил их играть в бейсбол и его сельскую версию — “ступбол”. Дети посещали летний лагерь и ежегодно отдыхали во Флориде. Сэлинджер продолжал часто наезжать в Нью-Йорк к родителям и друзьям в “Нью-Йоркере”, как правило, в сопровождении детей или кого-то одного из них. В 1968 году он наконец предпринял путешествие в Англию и Шотландию, обещанное Клэр одиннадцатью годами ранее. На сей раз он взял с собой только Пегги и Мэтью.

Даже потеряв желание публиковаться, Сэлинджер с неослабевающим рвением продолжал писать. Трумэн Капоте утверждал, что после “Хэпворта” писатель пытался пристроить в “Нью-Йоркер” еще одну вещь. Ой рассказал Джону Апдайку, что присутствовал при том, как Уильям Шон со слезами на глазах объяснял Сэлинджеру по телефону, почему вынужден ему отказать. Апдайк не поверил рассказу Капоте и дал понять (довольно недвусмысленно), что источник мало заслуживает доверия. Только в 1972 году стало абсолютно ясно, что Сэлинджер окончательно отказался от каких бы то ни было поползновений когда-либо что-либо опубликовать. В том году он с пятипроцентной неустойкой вернул аванс в 75 тысяч долларов, полученный от “Литтл, Браун энд компани” в счет будущей книги, освободив себя при этом от всяких обязательств по договору. В то же самое время Сэлинджер обратил все свои усилия на то, чтобы защищаться от непрошеных вторжений, отказывать составителям многочисленных сборников, просившим его об участии, и жестко контролировать те издания, на которые он давал добро. Склонность к этому была у автора давно, но количество неприятных инцидентов превратило ее в настоящую манию.

В конце 1967 года не кто иной, как Уит Бернетт, связался с Сэлинджером и его агентом. Редактор занимался составлением новой антологии под названием “Это мое лучшее”. Как неоднократно в прошлом, Бернетт поинтересовался, не хочет ли Сэлинджер напечатать какой-нибудь из своих рассказов. Удивительно, что Бернетт решился на такую просьбу после того, как отфутболил предисловие Сэлинджера к своей предыдущей антологии. Понятно, что его бесконечные приставания уже до смерти надоели Сэлинджеру. В январе 1968 года он ответил Бернетту весьма недвусмысленным отказом: “У меня нет ни одного произведения, опубликованного или же неопубликованного, которое бы я хотел поместить в антологию”. И еще отчитал его за назойливость: “В прошлом мы уже неоднократно это обсуждали”. Уит Бернетт оказался не одинок. Сэлинджер получал бесчисленное количество предложений что-то опубликовать, дать интервью, создать сценическую или экранную версию какого-нибудь из своих произведений. Обычно отказы от имени Сэлинджера посылала Дороти Олдинг, и звучали они все резче. “Мы ни в коем случае не можем разрешить использование произведений Сэлинджера в антологиях, — предупреждала она агентство “Хьюз, Мэсси энд компани” в 1972 году. — Мне очень жаль, но это так”