Идя через рожь

Приезжая в Нью-Йорк, Сэлинджер обязательно посещал Готэмскую книжную ярмарку, которая вела свою историю с 1920 года. Поскольку знаменитые писатели там были не в диковинку, приход Сэлинджера, к его великому удовольствию, не вызывал никакого ажиотажа. Интерес к восточной философии сблизил Сэлинджера с Фрэнсисом Стелоффом, основателем ярмарки. Когда, после ухода Стелоффа на покой, ярмарку возглавил Андреас Браун, Сэлинджер подружился и с ним'.

В 1974 году исполнилось одиннадцать лет с момента выхода последней книги Сэлинджера и девять — со времени опубликования последней повести. Становилось все более очевидным, что писатель свыкся со своим молчанием и может больше вообще не публиковаться. Его многочисленные поклонники приуныли. Неудивительно, что в отсутствие новинок, горя желанием прочесть еще что-нибудь из вещей своего любимого автора, они надумали обратиться к рассказам, увидевшим свет до начала сотрудничества Сэлинджера с “Нью-Йоркером”. Однако добраться до ранних рассказов, которые сам автор так и не объединил в одну книгу, оказалось весьма непросто. Многие из них можно было найти лишь в старых подшивках 1940-х годов таких журналов, как “Кольере”, “Эсквайр” или “Сатер-дей ивнинг пост”. Приходилось охотиться за каждым рассказом в отдельности, поскольку не во всех библиотеках такие подшивки сохранились. Что же касается журналов с невыдранными из них (для “личных подшивок”) рассказами, то многие совсем обветшали и выцвели. И вот в 1974 году группа сэлинджеровских горе-поклонников решила компенсировать молчание писателя тем, что вытащила на свет божий рассказы, не вошедшие в опубликованные сборники. Всего набрался двадцать один рассказ от “Молодых людей” до “Грустного мотива”. Все они были перепечатаны и переплетены под одной обложкой в пиратском издании под названием “Все не вошедшие в сборники рассказы Дж. Д. Сэлинджера”. Вышло это неавторизованное издание в количестве примерно 25 тысяч экземпляров. Тираж нелегально доставили в магазины Сан-Франциско, Чикаго и Нью-Йорка. Когда некий молодой человек (по описанию Брауна, “интеллигентного вида хиппи”) появился на Готэмской ярмарке, пытаясь продать несколько экземпляров сборника, Андреас Браун немедленно связался с Сэлинджером. Писатель пришел в ярость. Он связался с Дороти Олдинг, и она наняла адвоката.

Однако Сэлинджер, скорее всего, хотел избежать судебного разбирательства. Оно неизбежно всколыхнуло бы всю прессу. Все газеты и журналы кинулись бы освещать процесс и параллельно вынюхивать, что писатель-отшельник делал или не делал с 1965 года. Для Сэлинджера это было бы мукой. Дороти Олдинг понимала, что надо найти какую-то альтернативу процессу. Если бы издатели пиратской антологии поняли, насколько серьезны намерения Сэлинджера остановить ее распространение, они могли бы пойти на попятный. Олдинг связалась с редакцией газеты “Нью-Йорк тайме” и объяснила ситуацию. Газета в свою очередь потребовала, чтобы Сэлинджер дал ей интервью. И вот в последнюю неделю октября 1974 года Сэлинджер сделал нечто такое, что, судя по всему, потребовало от него необыкновенного мужества: он позвонил корреспондентке “Таймс” Лейси Фосбург и обещал дать интервью.

Как ни удивительно, из всех интервью Сэлинджера то, что он дал газете “Нью-Йорк тайме”, — самое откровенное и вдумчивое. Предупредив Фосбург, что поговорит с ней по телефону “всего минутку”, Сэлинджер оставался на линии в течение получаса. По словам Фосбург, голос его “то излучал тепло и очарование, то звучал сдержанно и настороженно”.

Он рассказал, что продолжает работать, но не испытывает ни малейшего желания публиковать написанное. “Когда перестаешь публиковаться, в душе воцаряется мир, — объяснил он. — Покой. Тишь. Публикация — это грубое вторжение в мой внутренний мир. Мне нравится писать. Я люблю писать. Но пишу я только для себя и собственного удовольствия” .

В интервью также разъяснялось отношение Сэлинджера к его написанным ранее произведениям. Их, сказал он, ему приходится тщательно оберегать, хотя было бы лучше, если бы кое-что просто испарилось. Это такие же его личные вещи, как носки в ящике комода. “И вот часть рассказов, часть моей собственности, оказалась украдена, — пожаловался он. — Кто-то ее присвоил. Незаконно. Нечестно. Представьте себе, что кто-то залез в ваш гардероб и украл любимое пальто. Такое у меня чувство”.