Идиллии

Теперь, не обращая внимания на их выжидающие лица, он сгреб деньги, достал из-за пояса платок и стал завязывать.

— Эй, Рале, — подал голос кто-то из угла, испугавшись, как бы не уплыло дармовое угощенье, и подмигнул остальным, — столько денег тебе отвалили, неужто не поднесешь по чарочке?

У мужиков потекли слюнки, все так и ели его глазами.

— Как бы не так! — пробормотал он и засунул узелок с деньгами за пояс, ни на кого не глядя.

— Э, это непорядок! — подхватил важно, как староста, другой, — непорядок, я тебе говорю, и на тебя не похоже.

— Да коли не погулять на них, на что тогда и денежки? — оживился и третий. — Не мостовую же ими мостить…

— Посмотрели и хватит с вас! — повернулся к ним Рале, и все опешили. — Кто вы мне — братья или еще какая родня, чтобы я собирал вас и поил каждый Егорьев день! Хотите погулять — почему не тряхнет мошной кто-нибудь из вас, а все на меня, бедняка, налетаете? Помри я завтра, не на что будет меня отпеть и похоронить, бросите меня вон там, на перекрестке, чтобы собаки сожрали!..

— Ну, раз такое дело — и речи нет, — поднял руку и тем прикончил разговор самый старый крестьянин.

Мужики смотрели на Рале и словно не верили своим глазам.

Вечером, вернувшись домой, он потихоньку, будто боялся, как бы кто не услышал, отодвинул свой топчан и как раз в уголке, где была вмятина от ножки, закопал узелок с монетами. Потом опять поставил топчан на место и улегся на нем.

Едва он закрыл глаза, как словно кто-то толкнул его: ведь ежели залезут грабители, прежде всего на него самого нападут и распотрошат постель. Каждый знает — в доме все прячут в угол. Нет, так не годится! Лучше в другое место. В очаг! Кому придет в голову, что под огнем лежат деньги?

Почему-то эта мысль — зарыть деньги в очаг — ему очень понравилась. Через дымовую трубу пробивался бледный свет луны. Рале разгреб золу, выкопал в середине ножиком ямку, зарыл свое богатство, потом из кувшина полил это место крест-накрест водой, притоптал ногой и сверху засыпал золой.

— Не надо ни заклятья, ни чего другого. С какой бы разрыв-травой ни пришли, здесь не найдут.

Он вернулся к топчану и снова лег. Правду говорят старики: в каждом добром доме в очаге гнездится змея. Там, как к столбу на току, все вяжется — и кла́ду место там… Окончательно убедил себя Рале, успокоился и заснул.

VI

С весной начались полевые работы. Как ни в какой другой год, Рале ни одного дня не сидел без дела. Кукурузу ли полоть, или на покос — бежал, куда позовут. И все давалось ему шутя, за что ни брался — работал за троих.

К концу поста перед Петровым днем еще не везде управились с сенокосом, как подошла жатва. После захода солнца долго румянится вечерняя заря за легким кружевом белых облаков, проходит час, другой, а все не темнеет. Повсюду зеленеют полевые дороги, обросшие ломоносом, бурьяном и терновником, белые, почти одинаковые цветы зеленика и тысячелистника запылились и привяли, среди них разбросаны желтоватый молочай и пупавка, ромашка с засохшими и облетевшими белыми лепестками. Золотая розга с желтыми, как крупные зерна, цветами поднялась уже по пояс человеку, а над ней вымахала ворсянка, на резных листьях которой не задерживается ни капельки росы. У шиповника облетели цветы, а плоды еще не покраснели. На нескошенных лугах клевер отцвел, над его темно-ржавым ковром, словно золотистая дымка, желтеет подмаренник. Там, где разросся зверобой и не отцвели одуванчики, эта дымка сгущается и почти не заметно ничего другого, а там, где желтые цветы рассеяны, пестреют синий василек и розовая мальва, ярко-красные маки и светло-голубые колокольчики. На скошенных лугах торчат только пушистые шарики отцветших одуванчиков да скачут кузнечики, будто играют в чехарду.

Над горными ущельями зажглась вечерняя звезда. С далекого поля возвращается Рале, за ним толпа девушек, каждая с серпом и паламаркой[16] в руке. Он обмотал шею длинным красным шарфом, жницы спустили белые платки и повязали их крест-накрест на груди. У них усталые, обожженные солнцем лица. Из ущелий тянет свежим ветерком, от пожелтевших нив исходит густой запах созревших хлебов с примесью запаха душицы и свежей травы. Кто босиком, кто в шлепанцах на босу ногу, девушки идут по пыльной дороге, подсмеиваются друг над другом, отпустят шуточку и, прыснув в один голос, останавливаются посреди дороги.

Рале идет сторонкой, изредка усмехается их шуткам и поторапливает их, чтобы не задерживались, — они ходили жать на дальние поля в долину, а до села вон сколько, да еще в гору…