Идиллии

Повеял над долиной южный ветер; едва оправилась продрогшая нива, и две птички, дорогие гостьи с юга, прилетели, опустились на еще голый боярышник и запели свою вольную песню. Словно от их песни, пробудились опушенные изморозью травы, набухли почки у терна и кустарников на меже — день-другой, и возле нивы замерцали крокусы, точь-в-точь как восковые свечки на могиле истаявшей зимы.

Усердно взялись за работу птички. Эта подберет клочок шерсти с какого-нибудь куста, та подымет соломку или пушок с дороги — целыми днями обе вьют и устилают свое гнездышко. А как только первые звезды покажутся в небе, они возвращаются на боярышник — одна, усталая, устроится в гнезде, а другая вспорхнет на верхушку и запоет.

И снизу из ложбин, тут и там за нивой, отзываются на ее песню цветы. Вот с противоположной межи двинулась, притоптывая, одинокая, как старая дева, горечавка, за ней, опустив глаза, переступает ландыш, а подальше целая стайка фиалок — хихикают и прячутся друг за дружку, словно каждая стесняется первой повести хоро. Но вдруг явился один посреди нивы куколь — ему все нипочем, — дернул горечавку, подцепили они ландыш, друг за дружку ухватились фиалки, и все вместе пустились в пляс. Поет без устали влюбленный певец, дремлет в гнезде усталая подруга, а цветы то закрутятся лентой, то развернутся, и вот уже за межой, по ниве, вьется-извивается их пестрое хоро… Гаснут в небе звездные посиделки, месяц клонится к закату; пробегая по ниве, тихо шепчет ветерок: всем, всем расходиться по местам, сейчас колос растет и наливается…

Долго ли, коротко ли — вымахали густые хлеба, коню не вытоптать. Не видать больше ни куколя, ни горечавки — птички, наработавшись за день, стали раньше возвращаться в гнездо.

Блестит, как золото, созревшая нива, с рассвета вышли на нее жницы, за ними шагают дюжие вязальщики, и вместе со всеми хлопочут над своим гнездом и птички. Припекает солнце, тяжелое знойное марево висит над нивой; птичка не чувствует ни жажды, ни усталости, дремлет над своим гнездом, а под нею лежат еще не видевшие света милые детки. И только когда серп отбросит под ноги тень и жницы сядут в ложбине полдничать, прилетит ей на смену друг и ляжет на гнездо, а птичка станет искать зернышко или мушку…

Со временем приходят и невзгоды: еще не свезли снопы с оголившейся нивы, как дождевые облака стали затягивать небо. Огненным змеем извилась средь них молния, и от грома сотряслась земля. Забушевали, налетели друг на друга вихри, вот один оторвался и несется сюда, другой погнался за ним, а третий поломал крылья о боярышник и, срывая на нем свою злобу, жестоко с ним схватился. Гнется, трещит, вот-вот выворотится с корнем боярышник, а в его ветвях, сжавшись в своем гнезде, две птички затаили дух, не смеют пошевелиться…

Занялась заря, наконец-то прояснилось небо, дружно вспорхнули и запели птички, а за ними выбрались из гнезда еще слабые птенчики, и по всему боярышнику рассыпалось дружное щебетанье.

Радовались птички, и не было конца радости и песням вокруг боярышника, хотя батраки убрали с нивы хлеб и все реже находилось для них зернышко в бороздах. Скоро ранняя изморозь опушила листья и травы, по утрам стало холодно, и все начали зябнуть. По черному пару опять потащил свою соху пахарь, поникли подле межи оставшиеся цветы, и однажды ранним туманным утром птички подхватились и всей семьей полетели за Балкан[19] догонять цветущую весну. Заглохла нива, по ложбинам потянулись сырые туманы, земля раскисла. Вихри развеяли солому и пух в гнезде, стужа и мороз угнездились в нем, как и всюду вокруг. Вскоре с потемневших небес затрясла своим ситом зима, и однажды утром проснулся терн, оглядел себя: весь осыпан белыми снежинками.

Уже все потеряло надежду дождаться светлых дней, когда опять над нивой повеял южный ветер, легкой дымкой зазеленели над бороздами озими, зашумели возле межи обнаженные ветви и стаи птичек потянулись с юга. Встрепенулся боярышник, поднял вверх хрупкие ветви: когда покажутся и его гостьи? И вот однажды под вечер, когда медленно шли пастухи за стадами, спускающимися в ложбину, птички-изгнанницы внезапно опустились на боярышник.

Сразу же поднялись споры, пререканья — одни хотят здесь остаться, другие не желают.

— Знаем мы его, знаем мы это старое гнездо! Надоело оно нам с прошлого лета!

— Полетим дальше! Другие боярышники, лучше этого найдем!.. Каждая совьет свое гнездо!

— Здесь мы вас выкормили, здесь мы все вокруг знаем… свейте себе гнезда на этих межах — как же мы оставим старое гнездо!.. — начали уговаривать их старшие.