Идиот

Когда мы вошли, Юдит встала. Она оказалась еще выше меня, где-то за метр восемьдесят. На ней был мешковатый спортивный костюм, который закрывал ее тело, но выставлял на показ худющие запястья и лодыжки. Толстые очки увеличивали ее удивительные глаза – серые, с розовыми ободками, почти пульсирующие.

Ее мать принесла нам на подносе лимонад; мать чем-то сильно походила на Юдит, хотя внешностью, в отличие от нее, обладала вполне заурядной. Юдит сдвинула в сторону какие-то книги, в том числе ту, что читала сейчас – «Мельница на Флоссе»[67].

– Хорошая книжка? – спросила я.

– Да, интересная. Только приходится часто лазать в словарь, – своей противоестественно длинной, худой рукой она взяла стакан лимонада.

– Ты читаешь для учебы?

– Не совсем. Я весной бросила занятия.

Юдит училась в академии авиации, поскольку с детства мечтала стать летчиком, но мечта оказалась неосуществимой из-за лишнего сантиметра в ее росте – она была слишком высокой даже по мужским меркам. Я сделала сочувственное лицо. Она посмотрела на меня своими огромными слезящимися глазами.

– Конструкция кабины пилотов, – объяснила она.

– Ты поэтому бросила занятия?

– Нет. Я училась не на летчика, а на авиадиспетчера.

– И это… это не доставляло тебе удовольствие?

– Удовольствие? – она слегка нахмурилась. – Я ушла из-за зрения. У меня всегда были проблемы с глазами. Раз в пару лет мне нужна операция. Последний раз оперировали прошлой зимой, и я уже сейчас прохожу проверку зрения с большим трудом, даже в очках.

Я пыталась придумать, что сказать человеку в ситуации, которая сильно отличается от моей, представляется куда более серьезной. Мне пришли в голову слова «чертовская незадача» – люди в британских романах так называют военные трагедии.

– Да, ужасно не везет, – произнесла я вслух.

– Я воспринимаю это по-другому, – сказала Юдит. – Лучше бросить занятия сейчас, чем выпуститься, стать диспетчером и угробить самолет, не заметив его в тумане.

– Осенью, – продолжала она, – я начну работать в экспортно-импортной фирме у дяди. Там мне языки пригодятся, – кроме английского, она знала французский, немецкий, а сейчас учила итальянский.

– Ты была где-нибудь еще в Европе, кроме Венгрии? – спросила она.

Я ответила, что каждый год езжу в Турцию навестить родных, и что в Венгрию прилетела из Парижа.

– У тебя там тоже родня?

– Нет, я ездила с друзьями.

– Со своим парнем? – спросила она. Опять мои парни!

– Нет, – я рассказала о Светлане и о Робин с Биллом. Мне показалось, что по мере моего рассказа Юдит становится прохладнее, и как выяснилось, я не ошибалась.

– Не понимаю, зачем твою подругу пригласили в эту поездку, – сказала она. – Если бы мой парень увлекся другой девушкой или другая девушка – моим парнем, я не стала бы звать ее составить нам компанию на каникулах.

– Но Светлана и Робин – подруги. Они дружат уже много лет, еще с тех пор, когда никакого Билла в помине не было.

– Не согласна. Будь она и впрямь подругой, не поехала бы в Париж и не стала бы рассказывать тебе все эти вещи, – после ее слов мне сделалось стыдно и я задумалась: где я совершила ошибку? Что поехала в Париж, что знала эту историю, или что рассказала ее чужому человеку?

* * *

Услышав машину Дьюлы, я ощутила облегчение. Маргит куда-то повела детей, и меня забрал он. Когда мы приехали, дом стоял пустой. Я начала было подниматься наверх, но Дьюла подвел меня к столу, отодвинул стул, и не успела я опомниться, как он снова принес виски.

– «Мальборо»? – предложил он, доставая из кармана пачку.

Идея курить при взрослом показалась мне странной, и я отказалась от «Мальборо» и от виски. Дьюла принял задумчивый вид, потом вышел в сарай, вернулся с оранжевой рыболовной коробкой и вынул из верхней секции два съемных лотка. В них оказалось полно всяких боеприпасов – патроны, пули, дробь, всё это аккуратно разложено по ячейкам. Он вынул несколько патронов и поставил их вертикально на стол.

– Немецкие, – сказал он. – Американские – как ты, – здесь даже пули имели национальность. Чешские, финские, югославские, китайские. – Советская пуля, – сказал он по-русски, постукивая по выпуклому патрону с красной полоской.

Взяв один из немецких патронов, он стал дергать носом и делать галопирующие движения руками. Потом хлопать ладонями по ногам, изображая звук крыльев, и сквозь зубы цедить воздух – «фффф». Из этих жестов я, наконец, поняла, что этот маленький немецкий патрон – для охоты на кроликов и фазанов.

Поставив на стол патрон покрупнее, американский, Дьюла на миг зажмурился, потом приложил к вискам поднятые вверх указательные пальцы, вытаращил глаза и стал резко, из стороны в сторону вертеть головой.

– Őzbak, – сказал он. Выяснилось, что имеется в виду косуля.

Дьюла взял третий патрон, тот сильно отличался от двух предыдущих – покрытый медью и напоминающий ручку. Он некоторое время смотрел на меня и, понизив голос, произнес:

– Mensch[68]. – И повторил по-венгерски: – Человек.