Идите за мною

— Под конец, когда все впали в отчаяние, одна отдельная компания расположилась ночью в стороне от остальных, разглядывая с обороняемой высоты равнину внизу и понимая, что, может и увидят ещё один рассвет, но он окажется для них последним. Там был Жеан, рыцарь; и Ульрих, рыцарь; и Годрик, оруженосец Ульриха; и мальчик по имени Йон. Никто не ведал, кто он такой и откуда взялся. Даже сам он не знал. Всё, что они знали — если не погибнут чистой смертью в грядущей битве, то, скорее всего, их съедят заживо, вытащат кишки у них из животов и зажарят, пока сами они будут валяться на земле и вопить — ибо каждый слыхал такие рассказы, изобильно льющиеся с исступлённых языков — или ещё хуже — превратят в оскоплённых рабов-катамитов демона Махаунда[1], о чём тоже шептались в рядах воинов. Быть может, кто-то из этой компании до сих пор ещё молился, но это слабо утешало, поскольку им было известно, что святой отшельник, который столь убедительно рассказывал о своих видениях, ниспосланных Богом и привёл их сюда, сумел благополучно очутиться в другом месте, когда наступил конец. Византийский император Алексей[2] тоже их предал. Он лишь радовался, спровадив эту неуправляемую орду в Азию, на погибель.

— Быть может, кто-то и молился. Быть может, эти четверо тоже. Быть может, они отринули все свои надежды и идеалы, и вознесли молитву Сатане. И если бы они сделали так, и если бы Сатана возвёл их на высокую гору и сказал: «Дам вам все царства этого мира, если пав, поклонитесь мне», д умаю, многие приняли бы его предложение. Когда смерть готовится пожрать тебя, ты видишь всякое. Приходят откровения. Когда Иисус умирал на кресте, какие великие тёмные врата растворились перед ним?»

Я забылся. Меня заполнила смесь гнева, несомненно, греховного и благочестия, которое, пожалуй, таковым и не являлось, но всё-таки с медицинской точки зрения было неразумным, и я сильно встряхнул его и произнёс: — Я верю, что, когда Господь страдал на кресте дабы искупить всех нас, он видел разверзшиеся небеса и слышал голоса ангелов.

Но человек на кровати лишь глянул на меня и печально переспросил: — А ты уверен?

Потом он отвернулся, вздохнул: — Чушь… — и долго оставался безмолвен. Я понял, что снова ошибся. Единственной надеждой оставалось позволить всем богохульствам излиться из него, словно поток нечистот, а затем, когда он избавится от них, попытаться направить его помыслы к упованиям на небеса. Я молил Бога о мудрости и силе, чтобы совершить такое.

Тем не менее, мне придётся выслушивать все его речи, полные уныния и стараться прощать всё, что услышу.

В тот миг мне что-то послышалось за окном, будто хлопнула крыльями большая птица, а затем донеслось царапанье, словно что-то пробежало по стене снаружи. Я встал, подошёл к окну и выглянул. Была видна только пустынная ночь. Я прикрыл ставень.

Когда я опять сел подле кровати, тот человек открыл глаза и, по-видимому, вполне пришёл в себя, словно лихорадка отступила от него. Слегка приподняв один уголок рта, почти что насмехаясь, он проговорил:

— Тебе ведь хотелось бы услышать и оставшуюся часть, верно?

— Да, если ты пожелаешь её поведать.

— Ну что ж, братец. Вообрази, что те четверо сидят на вершине холма, спиной к разрушенной твердыне, перед ними, куда не кинь взгляд, вражеские походные костры, а затем из тьмы, просто из воздуха раздаётся голос, который говорит: Идите за мною.

Я затаил дыхание и ничего не ответил. Не пытается ли он дьявольски искусить меня?

Прозвучал горький и негромкий смешок.

— Не возмущайся так, братец. Знаю, за всю историю эта наживка применяется уже не первый раз, но она действенна до сих пор, разве нет?

Я не знал, что и думать. Мне представлялось, что человек передо мной отчего-то не тот же самый, что был минуту назад, словно в нём обитало множество душ и сейчас говорила совершенно иная. Мною начал овладевать страх. Я укрепил себя молитвой.

Он продолжил свой рассказ.