Идите за мною

Теперь он опять успокоился и вновь явственно показалось, будто в его погибающем теле обитает совершенно иной разум и сейчас, ради спасения души этого человека, я пытался переиграть нечто — но что? Демона? Безумца? — и отчего-то понимал, что мой супротивник гораздо старше и мудрее меня. Невзирая на это, мной не овладело отчаяние. Я пустился в логические возражения.

— Полагаю, — сказал я, — твой рассказ нереален. Невозможен. Это не может быть истиной.

— Он превосходит всё, что ты считаешь истиной.

— Нет, постой, постой. Подумай минуту. Когда предположительно произошло всё это? Когда вы пришли на Восток? Ты упомянул византийского императора Алексея, который мёртв уже пятьдесят лет. Константинополем сейчас правит его внук Мануил[3]. А ваш вождь, тот самый, что сбежал, — это ведь Пётр Пустынник[4], разве нет?

— Да, — ответил тот с тихим вздохом, в котором я не заметил ни капли милосердия. — Это он.

— Вот видишь? Всё это было слишком давно. Никто не смог бы столько прожить, даже мальчик Йон.

— Йон мёртв. В нашем крестовом походе не могло быть отступников, но всё-таки он недолго прослужил нам. Оказался слишком хрупким сосудом. Он не вернулся.

— Тогда который же ты?

— Который?

— Из той компании. Тех четверых. Угодивших в это испытание.

И вновь он усмехнулся.

— Заверяю тебя, не набожный Жеан и не любой из двоих прочих мерзавцев. Так который? Который? Ах, славная задачка. И у неё имеется славное решение…

Я не успел ответить, как он с невероятной живостью сел, развернулся, поставил ноги на пол, наклонился и ухватил меня за горло так крепко, словно ожившее железо. Он мог бы переломить меня, как ветку или оторвать мне голову, но не намеревался такого делать — о нет, лишь неспешно сжимать хватку, пока я не смог даже закричать, когда его пылающие глаза вперивались прямо в мои и ослепляли.

Мне еле удалось выдавить: — Ты… Сатана?

Как же он дико, с подвыванием захохотал и проговорил, встряхивая меня: — Братец Простак, значит ты ничего не понял? Тогда позволь мне объяснить всё так, чтобы даже тебе стало ясно.

Тут перед моими глазами произошло невероятное. Лицо его потекло, словно расплавленный воск, приняло диковинную, вытянутую форму с выступами и вздутиями, каких не бывает ни у одного человека. Потом он вытек из своего погибающего тела, сбросив его, как змея сбрасывает кожу, и многочисленными уродливыми ядовитыми конечностями он пронзил меня и вошёл внутрь, заскользив тысячью острых ножей под моей плотью, будто пытаясь вспороть моё тело, выпотрошить и завернуться в мою оболочку, как в плащ. Такую боль невозможно было и представить, а, вдобавок, разило гнусным смрадом испражнений, крови и гнили.

Как-то я сумел закричать. Как-то я сумел броситься прочь из комнаты, выкрикивая, что среди нас находится Сатана.

Но это не был Сатана, и проку мои вопли не принесли. Повсюду вокруг лежали мои братья-монахи, рыцари-госпитальеры и гостившие у нас паломники, словно спящие или мёртвые. Я не знал, что именно с ними произошло. Я понимал лишь, что, когда, шатаясь, выбрался во двор, воздух полнился едва различимыми в темноте существами — мерзкими древними тварями, парящими, как громадные пчёлы, их стремительно трепещущие крылья негромко рокотали.

Тогда я рухнул на колени. Я попытался молиться Христу и Богоматери, но Иной во мне, внутри моего собственного тела, заговорил моими устами, словно желая успокоить и произнёс: «Не стоит страшиться. Это уже бессмысленно. Теперь ты за гранью этого».

Я познал колоссальное, необъятное множество всяческих вещей, хоть и был чудовищно невежествен. Теперь я обрёл понимание всего и ничего. Мне стало известно, что Те Кто Извне, один из которых теперь облачён в моё тело, как в плащ, могущественнее богов, но и им положены свои пределы. При некоторых сочетаниях звёзд они всемогущи, а при других им невозможно жить. И в эти времена, мгновения, часы, случаются периоды прояснения, будто недолгое пробуждение от кошмара, что в действительности никогда не заканчивается, я вновь становлюсь собой и могу завершить эту повесть, записать её и скрыть записанное до того, как обнаружится содеянное мной и даже сами мои мысли предадут меня.

Так поспешу же.