Идолы

На поросшем сорняками берегу, под причалом.

Я сплетаю пальцы с пальцами Лукаса, мы прижимаем руки друг к другу, распрямляем ладони.

И я медленно приближаю свое запястье к его запястью.

Точка к точке.

Любовь к Печали.

Лукас ко мне.

Вибрация, что возникает в его теле, эхом отдается в моем. Моя рука начинает безудержно дрожать, и мне хочется плакать, но я не знаю почему.

Мое сердце отчаянно колотится и болит, каждое мгновение пугает и каждое мгновение — блаженство.

И все это проливается из руки Лукаса в мою руку.

Тепло, которое и есть Лукас, затопляет меня, и я впитываю его. А взамен предлагаю свою тишину, свое спокойствие. Я даю ему то, что есть я сама. Мое тихое, прохладное серое — в обмен на его золотое.

И там, в сорняках у края воды, мы становимся чем-то гораздо большим, чем мы есть поодиночке.

Это любовь, и это печаль, и одно не существует без другого. Для нас — нет.

Мы теперь одна история, и мы правдивы.

Одна правдивая вещь.

Лукас прижимается лицом к моей шее. «То, что надо», — говорит он. «То, что надо», — отвечаю я.

Когда все заканчивается и мы возвращаемся к самим себе, я целую Лукаса в губы.

А потом он привлекает меня к себе, и я прижимаюсь к его боку.

— Это было… Это было…

Я лежу на боку, глядя на Лукаса сверху.

— Да, — говорю я. — Это было. — А потом наклоняюсь и осторожно целую его в щеку. — А ты есть.

Мы лежим рядом на берегу, мы спим несколько часов, пока солнце не садится, а улица позади нас не затихает.

Значит, это любовь, думаю я.

Это Лукас, снаружи и изнутри, со мной.

И пусть теперь падает серый пепел.

Делайте, что пожелаете, Лорды. Я связана с чем-то большим, чем я сама.

Мое сердце больше не одиноко, и вам этого не уничтожить.

Даже вам.

К тому времени, когда я замечаю, что причал охвачен огнем, улицы уже заполнены колонистами, пытающимися что-то сделать. Когда мы выбираемся из-под деревянных обломков, я потуже натягиваю на себя саронг. Я краснею, пробираясь мимо встревоженных мужчин, которые выплескивают в огонь воду, ведро за ведром.

— Ты ведь знаешь, что это такое, да? — Лукас, говоря это, не смотрит мне в глаза. — Кто?

Я знаю.

Есть только один человек, которого настолько тревожит то, что я целовала Лукаса, что, лишь увидев это, он предал причал огню.

Возможно, мы не так уж раздельны, как нам казалось.

Мы поворачиваем за угол вдоль грязного канала, оставляя огонь позади.

Как только я засовываю книгу обратно в теплую куртку Фортиса, школьный гонг возвещает об ужине.

Фортис и Биби настолько заняты стопкой древних свитков — карт, связанных шелковыми шнурками, красными и золотыми, — что даже не выходят, чтобы присоединиться к нам.

И это тоже хорошо, потому что мой саронг грязный, мокрый и пахнет дымом, и Фортис вполне мог обратить на это внимание.

Сама я замечаю только потому, что об этом мне говорит Ро.

Он замечает все. В этом нет ничего нового. Как и в его чувствах ко мне… В его мыслях обо мне и о моих собственных чувствах.

Я знаю, что Ро видит все, видит, что Лукас держится рядом со мной, и даже ближе, чем обычно. Видит то, как наши руки задевают друг друга, когда мы идем по коридору, то, как моя рука стремится прикоснуться к Лукасу, как будто у нее есть на то собственные причины.

Видит, как встречаются наши взгляды, как вспыхивают наши щеки, как Лукаса тянет ко мне — сильно, как ни к кому другому, — и как меня тянет к Лукасу…

Любовь.

Вот что видит Ро.

Вот что это такое.

Она разбивает мое сердце, но я знаю, что сердце Ро она разбивает еще сильнее. И именно поэтому небо все еще пахнет дымом, даже теперь.