Иду на задержание!

Виктор думал о том, что вот уже пять лет эти хлебородные поля обходятся без него, неплохого тракториста и комбайнера. Странное совпадение: ровно пять лет назад час в час такого же погожего дня (он запомнил: совхоз тогда первым в районе закончил уборку) начальник райотдела поздравил его со вступлением в ряды работников милиции. Многие тогда удивились его решению. Да и сам он толком не мог объяснить столь крутой поворот в жизни. Не мыслил себя без рокота тракторного мотора и — на тебе — сразу же принял предложение секретаря парторганизации идти работать в милицию. А ведь и родители, и деды-прадеды не расставались с землей, сначала украинской, потом сибирской. Старший брат Яков, сестры Антонина, Вера и Раиса прочно связали свою жизнь с сельским хозяйством, а вот он оказался блудным сыном в крестьянской династии.

Но так ли уж был этот выбор случаен? Две страницы биографии Виктора могут, кажется, в какой-то степени объяснить решение надеть милицейскую форму.

Первая — служба в армии. Служил он на флоте, в береговой обороне, сначала старшим комендором батареи, а затем отделения. Ему нравился четкий, продуманный до минуты режим флотской жизни, и он никак не мог понять тех, кому в тягость был этот строгий, но мудрый распорядок.

И однако, несмотря на внутреннюю нетерпимость Виктора к нарушителям дисциплины, изворотливым «сачкам» и откровенным симулянтам, был случай, когда он, покривив душой, встал на защиту крупно проштрафившегося матроса. Показалось, что более мягкое наказание поможет человеку исправиться. Суровые, хлестнувшие, как бич, слова командира Виктор запомнил на всю жизнь: «Благосклонность к подлецам — дань низости, если не тяга к ней…»

Потом, когда демобилизовался и стал работать, избрали его командиром сельской народной дружины, не раз вспоминал это изречение и требовал от дружинников действий строгих, решительных к нарушителям порядка. Дружина и была второй важной вехой на пути к милицейской профессии.

Как он и ожидал, нелегким оказался новый хлеб.

И вот теперь видавший виды служебный мотоцикл мчит его на очередное происшествие.

На четвертом километре он обогнал двух, уже, видать, порядком уставших женщин. В другой раз он не преминул бы остановиться, предложил бы подвезти: такая услуга не в тягость, а работнику милиции любая встреча с людьми на пользу. Но тревога гнала его вперед.

Виктор и Сизиков встретились на повороте дороги, в двух километрах от деревни, и с этого момента счет времени для обоих шел на доли секунды.

Сизиков на своем тарахтящем мопеде сидел выпрямившись, со строгим, чуть ли не торжественным выражением. Увидев Карпенко, он резко тормознул и соскочил с седла.

Сбросил газ и Виктор. Поправляя каску, спросил:

— Ты куда, Сизиков? Что там, в деревне, случилось?

Но вместо ответа, подняв глаза, увидел прямо перед собой, на уровне глаз черную дырку винтовочного ствола.

«Фу, черт! Где же он достал мелкашку, я ж у него давеча изъял все оружие. Теперь, поди, не отберешь…» — подумал Виктор.

Те десять метров, которые разделяли Виктора и Сизикова, пуля прошла, конечно, быстрее, чем Виктор закончил эту нелепую при данных обстоятельствах мысль и успел спрыгнуть с мотоцикла, но все же, наверно, первое инстинктивное движение тела не позволило горячему кусочку металла ударить насмерть.

Виктор почувствовал, как что-то остро стукнуло в грудь у правого плеча, и тотчас его пронзила неистовая, разрывающая боль.

А Сизиков сноровисто, с тем же каменным выражением уже перезарядил винтовку и вскинул ее снова… Он мгновение помедлил, чтобы бить наверняка, но этого ничтожного мига Виктору хватило, чтобы двумя невероятными прыжками преодолеть разделявшее их расстояние, здоровой левой рукой схватить за направленный на него ствол винтовки, вырвать ее и машинально отбросить в сторону, в заросший кювет. Он пожалел, что не оставил ее у себя, когда увидел, что у растерявшегося было Сизикова в руке блеснуло лезвие ножа.

Но Сизиков и с оружием не решался напасть на него, хотя и увидел, что Карпенко ранен.

Виктор между тем с трудом сумел левой рукой из левого же внутреннего кармана достать пистолет и так же одной рукой, что без привычки тоже было непросто, повернул рычажок предохранителя. Все это он проделал, не спуская глаз с Сизикова, с лица которого сошло, наконец, мертвое выражение, сменившись при виде пистолета испуганно-отчаянным.

Виктор рассчитывал, что с перепугу Сизиков кинется на него с ножом, но тот, издав судорожный горловой звук — будто всхлипнул, вдруг бросился бежать наискосок по дороге, к недалекому березовому колку.

Поединок был выигран. По крайней мере, первая, но, как оказалось, не главная его половина.

Карпенко только подсознательно мог предполагать, насколько трудно будет довести схватку до конца. Вообще-то он мог больше ничего не предпринимать: никуда в конце концов Сизиков не денется. Пусть бежит! Уже, наверное, и опергруппа в пути. А с него, раненого, никто и не спросил бы за это. Кроме главного и беспощадного начальства — совести!