Иегуда Галеви – об изгнании и о себе

Ещё несколько ступенек – и одолею длинную винтовую лестницу нашего фундаментального здания. Оказавшись на своём излюбленном месте – на смотровой площадке хосписа или, как он называется, госпиталя Сен-Луис, – мысленно отсчитываю столетия назад и представляю историю его создания. В конце одиннадцатого века войска крестоносцев захватили Иерусалим – главную цель первого крестового похода. Спустя восемь веков французский граф, считавший себя потомком крестоносца, приобрёл в Иерусалиме участок земли напротив стен Старого города. Именно на том месте, где по преданию стоял стан «воинов Христа», и построил приют для немощных. С тех пор это монументальное трёхэтажное здание называется французской больницей, служащей прибежищем для неизлечимо больных. Общеизвестна слава нашего хосписа; кроме замечательных условий – отдельная комфортная палата на двоих, телевизор, – здесь любят людей, стоящих на пороге небытия. Кроме медицинского персонала у нас работает много добровольцев из разных европейских стран. Ко всем больным относятся одинаково, все равны перед лицом смерти: иудеи, христиане, мусульмане.

Снова и снова обозреваю со смотровой площадки привычный вид Старого города, и в который раз приходят мысли о том, что жизнь в Иерусалиме возрождается на фундаменте трёхтысячелетней давности. Новые модерные здания соседствуют с вековыми строениями. Недалеко друг от друга синагога, церковь, мечеть. Внизу, вдоль трамвайных рельс, несколько растрёпанных пальм и люди… Что отдельный человек в сравнении с толпами, прошедшими здесь в течение веков? Местных жителей нетрудно отличить от озирающихся по сторонам туристов; наверное, нигде в мире нет такого разнообразия лиц – люди из Франции, Англии, Китая, Америки, Испании, Африки – короче, со всех концов земли. Больные хосписа тоже из разных стран, многие приезжают сюда незадолго до смерти: считают, что отсюда уходить в другой мир легче, ведь с приходом Машиаха первыми воскреснут похороненные в Израиле.

В который раз сожалею, что родители не приобщили меня к вере предков. Мама – убеждённый коммунист, вступившая в партию задолго до Отечественной войны, не интересовалась разговором с Богом. Дома у нас было два тома из собрания сочинений Ленина с подчёркнутыми цитатами, согласно которым люди сами трудом и упорством сделают сказку былью. Если бы все коммунисты в России были такими же честными трудягами, как моя мама, коммунизм был бы давно построен. С одной стороны, она верила в светлое будущее трудового народа, с другой – всего боялась: заболею ли, задержусь ли в школе – у неё сразу начиналась паника, то же и в отношении брата и папы. Теперь, по прошествии многих лет, понимаю: то страх, накопленный поколениями, – страх погромов, бедности, войны. И ужас гибели на фронте мужа и единственного сына, совсем юного, ещё мальчика. Мы с братом послевоенные. Папа – второй мамин муж, – в нём, самом справедливом, всегда сдержанном в своих чувствах, мы с братом обретали уверенность. И это при том, что бóльших страданий, чем пережил папа, пройдя по тесному переходу между жизнью и смертью, трудно представить. Бабушка, будучи парализованной, не вставала с постели; иногда мне казалось, что прошлое – нищета еврейского местечка, гайдамаки, тиф, от которого умерли дети, только моя мама выжила, – для неё более реальны, чем сегодняшний день. Когда я подходил, она словно возвращалась из видений тех горьких лет и спешила попросить еврейского Бога оградить меня от всех бед.