Иерусалим

Они очутились у подножия ещё одного длинного пологого холма; на вершине его стояло большое здание — стрельчатые окна верхнего этажа, нижний этаж окаймлён галереей, крыша выложена красной черепицей, арочный вход. По склонам холма террасами тянулись сады.

   — Здесь огороды, — сказал Али, — во всяком случае, будут, когда их засадят; а там, наверху, — мастерские, кухни и кладовые. — Он поглядел на Стефана, полагая, что тот впечатлён, — но Стефан снова оглянулся на приоткрытую дверцу в стене.

   — Где Раннульф? — спросил он.

Али раздражённо нахмурился:

   — Уверяю тебя, с твоим командиром поступят так, как он этого заслуживает. — К этому времени хамоватый тамплиер должен бы уже перебраться через стену и оказаться в руках людей Тураншаха, которые полной мерой воздадут ему за наглость. — Идём, Стефан, насладимся этой красотой вместе. Забудь ненадолго о своём спутнике.

Он крепко взял Стефана за руку, и тот с охотой последовал за ним.

Раннульф проскользнул в приоткрытую дворцу и остановился у подножия пологого холма, исчерченного аккуратными широкими грядками, — овощи, высаженные на них, сейчас буйно заросли сорняками. Звёздочки коровяка щедро усыпали землю между тощими — сплошная кочерыжка — кочанами капусты, цветущая морковь подымалась Раннульфу до пояса. Он переходил от грядки к грядке, гадая, откуда же берётся провизия для огромного дворца — уж верно, не с этих огородов.

Он долго выжидал, прежде чем войти в потайную дверцу, — чтобы Али и Стефан ушли как можно дальше. Теперь здесь было совершенно безлюдно. Идя по дорожке, Раннульф обнаружил валявшуюся на земле старую мотыгу и забрал её с собой, чтобы больше походить на работника. Чуть дальше он подобрал фонарь и грабли. Он так и не увидел ни единой живой души, покуда не поднялся на огородный холм и не вышел на террасу, окаймлённую густыми зелёными изгородями. В дальнем конце террасы подымалось двухэтажное здание с окнами изящной формы — как петля, которую образуют ладони, сомкнувшись кончиками пальцев. В тени портика стояли два стражника-курда с копьями наперевес.

Между ними и Раннульфом, на краю террасы, роилась людская толпа — худощавые, загорелые до черноты мужчины в одних набедренных повязках и женщины, закутанные до самых глаз, которые грациозно несли на голове огромные кипы белоснежного белья. Вдоль всей террасы кипели громадные котлы, и женщины стирали и отжимали бельё, развешивая его для сушки на изгородях. Мужчины собрались в спасительной тени и занимались исключительно болтовнёй.

Это-то и было нужно Раннульфу. Прихватив с собой инструменты, приниженно склонив голову, он подошёл к ним и сел на краю террасы, где подымалась каменная стена. Мужчины ели из общей миски чечевицу с луком, и один из них похвалялся, как доставил груз фруктов из самого Джезиреха.

   — Я знал, что получу отменную цену, и не промахнулся, но напугался всё-таки здорово. Во имя Аллаха, сколько живу, не видел, чтобы в Дамаске было так безлюдно.

   — Жаль, тебя не было здесь, когда привезли франков! Нам всем пришлось выйти на улицу, вопить и размахивать руками — изображать, что в городе полно народу. Мы получили по монете каждый, да ещё сорвали глотки.

   — А что, на Тигре тоже поветрие? — спросил кто-то.

   — Только не в моей деревне, возблагодарим Аллаха. Куда подевались все горожане? Быть того не может, чтобы все умерли.

Ему отозвались сразу несколько причитающих голосов. Раннульф украдкой протиснулся в круг беседующих, принюхиваясь к запаху чечевицы. Никто не обратил на него внимания. Эти люди привыкли к чужакам, которые приезжают из деревни, чтобы наживаться на снабжении дворца, да к тому же чёрные волосы и глаза Раннульфа были ему немалым прикрытием. Он старался не упускать из виду стражников-курдов, стоявших в портике.

   — Что верно, то верно, — сказал человек, сидевший прямо напротив Раннульфа. — Сам султан тотчас унесёт ноги из Дамаска, едва разберётся с франками. Будь они прокляты! Поветрие — наказание нам за то, что мы не сбросили их в море.

Раннульф придвинулся ближе к миске. Пробормотав себе под нос нечто вроде арабского благословения, он запустил пальцы в бурое чечевичное варево и начал есть. Он сидел на корточках, как и другие сарацины, и ел, как они, большим и указательным пальцами правой руки. Слух его жадно поглощал их голоса.

   — А вы видели франков?

   — Ещё бы не видели! Ещё бы! Они уродливы, как джинны, длиннозубые, синекожие, со слезящимися глазами. Я верю тем, кто говорит, будто бы они вылупляются из яиц, которые откладывают в навозные кучи.

   — Султан с ними управится.

   — Уж это точно, мне бы иметь столько веры, сколько у него!

   — Я слыхал, среди них есть и тамплиеры.

   — Тамплиеры!.. — По ту сторону миски взметнулась рука, сотворяя знак, отгоняющий злых духов.

   — Ну да! И один из них не кто иной, как сам Итиэль.

Разговоры притихли. Кто-то громко рассмеялся.

   — Вот чепуха! Нет там никакого Итиэля.

   — Мой двоюродный брат, который служит копейщиком у Таки ад-Дина, видел его собственными глазами. Наконечник его копья мечет молнии, и там, где проскачет его чёрный конь, земля вся усеяна трупами.