Иерусалим

С заревевшими, как пожарная сигнализация, нервными окончаниями, молясь, чтобы она его уже не заметила, Стадс бросается в двери на усеянный брошюрками пол приемной библиотеки. Распластавшись в виде неприглядного кожаного пятна у неоновых листовок на восточной стене, он всасывает в себя воздух и задерживает дыхание, не сводя глаз со стеклянной двери в ожидании, пока устрашающая кошелка прорыщет по улице мимо. Он даже сам не знает, почему от нее прячется, – разве что автоматическая скрытность в любой ситуации означает с точки зрения частного сыщика, что он в отличной форме. Хуже Стадс не работает, лучше не умеет. А кроме того, у него до сих пор нет на руках информации касательно ситуации с Блейком, на которую рассчитывает его кошмарный клиент, так что все может пойти к чертям.

По жалкому кварталу за стеклом справа налево прогрохотала неопрятная лавина в помаде, и Стадс выдыхает. Отклеившись от ламинированных плакатов за спиной, он подступает обратно к двери и приоткрывает ее, высунув свою порванную боксерскую грушу головы за угол, чтобы испытующе прищуриться вслед ничего не подозревающей битнице, пока она фланирует по Абингтонской улице, словно уходящая буря. Наслаждаясь прерогативой частного детектива наблюдать за другими без их ведома, он замечает, как в эту без того любопытную картину входит новый интригующий элемент: вверх по улице по траектории столкновения со спускающейся художницей двигается фигура в жилете и канотье поэта и чудилы в одном флаконе – а вернее, бутылке, – почти универсально аномального Бенедикта Перрита.

Стадс словно лицезрит таинственный ритуал – друг навстречу другу шли два характерных продукта древнейшего района Нортгемптона. Завидев Уорреншу, хмельной поэт разворачивается и делает несколько шагов туда, откуда пришел, прежде чем снова повернуться и плестись в направлении художницы, на сей раз сгибаясь от смеха. Сузив разноуровневые глаза, Стадс задается вопросом, что, если странное поведение Бена Перрита – какой-то пароль или сигнал. Быть может, эта якобы случайная встреча между всклокоченной художницей и одной из ее нынешних моделей не такая уж и случайная. С пускающими корни подозрениями он наблюдает, как Уорренша нехарактерно для себя чмокает Перрита в щеку – вот со Стадсом она так не здоровается, – а затем после минуты-двух разговора имеет место тайная передача – сменяют руки деньги или, возможно, послание. Дряхлая парочка – заговорщики, гротескные возлюбленные или Уорренша достигла возраста, когда приходится платить алкоголикам, чтобы те разрешали их поцеловать? Когда пара наконец расстается и каждый идет своей соответственной дорогой вверх или вниз по скату улицы, Стадс ныряет обратно в библиотеку, размышляет, что как бы ни лег ветер и куда бы ни дула фишка, он теперь почти уверен, что Бен Перрит замешан в деле Блейка по самые мутные обиженные глазенки. Стадсу остается только узнать, как именно.

Ради этого он углубляется в изменившуюся и лишь местами знакомую библиотеку. Он ориентируется по высоким окнам на Абингтонскую улицу в северной стене, откуда профильтрованный дневной свет изливается на стенды, место которых когда-то занимала газетная читальня. Он еще помнит перечень местных босяков, однажды занимавших давно пропавшие кресла, особенно активно интересуясь новостями, если шел дождь. Были там Безумный Билл, Безумный Чарли, Безумный Фрэнк, Безумный Джордж и Безумный Джо, а иногда и Свистун Уолтер, контуженый ветеран Первой мировой войны, – единственный член этой компании, который страдал от заметных психических расстройств. А все остальные были всего лишь бездомными и нетрезвыми, хоть местный фольклор и насчитывал во владении каждого многоквартирные дома в ближайших городках. По всей видимости, этот предполагаемый статус эксцентричных миллионеров придумывался ради оправдания, чтобы не подавать мелочь обделенным – по крайней мере, так бы сделал сам Стадс. Следуя через главный конкорс почтенного заведения, он вспоминает чуть не ускользнувшего от памяти члена этого списка начитанных бомжей, а именно У. Г. Дэвиса, который под этими самыми высокими окнами среди бормочущей и наверняка вшивой компании давным-давно корябал свою «Автобиографию супербродяги». А если подумать, разве Дэвис не сотрудничал с одним из героев Уорренши – кокни-оккультистом и художником Остином Спейром – в работе над периодическим изданием об искусстве «Форма»? Как понимает Стадс, Спейр – эдвардианский чудила, который как-то раз заявил, что в предыдущей инкарнации был Уильямом Блейком, – хотя эта связь кажется слишком хрупкой, чтобы удовлетворить нанимателя. Пустышка. Стадс неохотно смиряется, что придется зарыться глубже.