Иерусалим

Лучше всего начать, рассуждает он, с самого Блейка, энигматичной фигуры в центре этого «глухаря». Ловко выследив огромное издание с творчеством ламбетского визионера, Стадс находит стол со стулом, чтобы наверстать в знаниях о предполагаемой жертве. Пробегая глазами по введению томика, он подтверждает, что Блейк мертв – чертовски мертв, с самого 1827 года. Главными подозреваемыми кажутся усложнения из-за расстройства желудка, хотя за некоторое время до смерти сам поэт назвал злодеем английскую зиму. Теория соблазнительная, но Стадс быстро вычеркивает из списка вечно виноватое время года за отсутствием мотива. Без единой ниточки или зацепки дело упирается в тупик. Черт, оказывается, еще и тела до сих пор не получили – и Блейка, и его жену скинули в общую могилу для нищих в Банхилл-Филдсе, а на надгробии указано только приблизительное местоположение останков четы. Зато другие известные литературные обитатели этого кладбища в Восточном Лондоне – Баньян и Дефо, оба из которых однажды приезжали в город Нортгемптон и писали о своих путешествиях, – отмечены саркофагом и обелиском соответственно. И почему бы Уорренше не увлечься одним из них?

Чувствуя приближение упадка духа, он пролистывает остатки предисловия в надежде на утешение от гравюр – возможно, один вид «Радостного дня» приподнимет настроение. Но обнаруживает он взамен, что забыл о преобладании мрачных, а то и откровенно шокирующих образов, характеризующих творчество упомянутого заклинателя ангелов. Вот ползет по подземному царству обнаженный и обуреваемый ужасом Навуходоносор, а тут выходит на сумеречную сцену тучный Призрак Блохи, гордо вознеся пред собой миску крови. Даже на тех страницах, где не наличествуют упыри и чудовища, – такой как отданная исключительно святым и серафимам, но в то же время ошеломительно траурная «Изложение „Медитаций среди гробниц“ Джеймса Херви», – повсюду кладбищенская сырость. Задним умом Стадс понимает, почему последняя выставка Блейка в Тейт-Британии на пару с его современниками Гилреем и Фюссли называлась «Готические кошмары». Ему кажется, что даже если Блейк – не нортгемптонширский связной, то он должен им быть при таком-то паршивом настроении. Нортгемптон, по прикидкам Стадса, – место рождения современного готического движения, и очевидное увлечение художника, поэта и печатника смертью зашло бы на ура на ранних концертах «Баухауса».

Он ловит себя на том, что бормочет себе под шнобель припев Bela Lugosi’s Dead, и позволяет мыслям уплыть от насущного дела обратно к черно-серебряным ночам двадцати- тридцатилетней давности. Стадс состоял в гран-гиньоль-труппе, собравшейся карпатским туманом вокруг «Баухауса 1919», как тогда был известен этот ансамбль точеных скул. Были там сам Стадс и уберпутешественник Разумный Рэй. Был там потусторонний братец лид-гитариста Дэнни, Гэри Эш, и, естественно, не обошлось без Малыша Джона. Судя по тому, что Стадс помнит о зарождении готики двадцатого века, под вампирскими отсылками и заброшенными вокзалами Дельво на обложках альбомов никогда не пряталось какого-то жуткого всеохватного замысла или стилистической подоплеки. Все детали пришли от отдельных членов группы, а если брать шире – от города, в котором они выросли; от мрачных тысячелетних церквей, поэтов в дурдомах, сожженных ведьм, голов на пиках, мертвых королев и пленных королей, плесени и безумия, привитых Питу Мерфи, излучавшему Игги Попа поверх плетения риффов Эша из инфернального байкерского фильма и аортовой ритм-секции братьев Дэвида Джея и Кевина Хаскинса. И от этих абсурдно развлекательных начал есть пошла волна могильного шика, освежеванной бледности и трупных саундтреков, накрывшая западный мир меланхолией и макияжем – очередная исключительно местная лихорадка вылилась в пандемию.

На размытой периферии похмельного зрения к секции Военной истории, словно тучку на ветерке, несет глубокого старика в розовом анораке. Сам Стадс сидит в окружающем шорохе, как в диффузионной камере, не сводя глаз с открытой книги, но не сосредоточив внимание. Гравюра плывет, преобладающие черные цвета завихряются в миазмы, мавзолейные воронки, темные круговороты, что раскрываются перед ним, словно его только что угостил по затылку дубинкой какой-то наемный головорез. «Медитации среди гробниц». Он вспоминает вечер похорон Малыша Джона, завсегдатаев «Рейсхорс», бредущих в шоке по пояс в скорбящих коротышках, прибывших по случаю в город, – пятьдесят или шестьдесят человек в лилипутском паб-кроуле вдоль по дороге Уэллинборо, а уж когда они запели… Но вроде бы ни слуху ни духу от персидской королевской фамилии.