Читаем Иерусалим полностью

Иерусалим

Промозгло. Ден проснулся под крыльцом На твердом камне, сглаженном ходьбой, На улицах, которых он не знал. Сама земля отторгла – оторвал От серой и от стылой мостовой Простывшее и серое лицо, В пространстве, времени нашел себя: Конек чернеющий сумел помочь И древняя ветшалая стена: Община киприотов здесь была; А вот и дверь тяжелая – точь-в-точь Захлопнутая книга Бытия Или другой ученый фолиант. В штанах протертых он встает с трудом. Ночь-Денни, дни он выбрал коротать У входа в храм Петра ложившись спать, Ведь в университет с таким стыдом, Как и домой, идти не вариант, Невмоготу терпеть упреков град Родителей, что впали в нищету Радея об амбиции его. Он бросил лекции, просрал бабло Стал бомжевать и кинул вещи тут Под потом монстров, красивших фасад, Где слово божье вместо потолка. Мечтал творить – учился же учить; У тех, кто сам давно уж пожалел О той карьере, что оставил Ден. Беда наваливается в тот миг, Когда он копошится у замка́Сознанья, в жалком папертном жилье:Намедни двадцать, без дому, надежд,Завяли грезы и мертвы мечты,С кредитом на учебу сожженыМосты, в утлом углу, где ветер свеж,Где из фольги и сора залежь лет.А Ден ведь лишь поэзией горел —Огнем, как раньше Гинзбург, Блейк и Китс.Нет – быть, а не учить. НевыносимУроков срок с отчаяньем пустым —А равно мамы с папой кислость лиц,Что жили не на золотой горе.Все двери вдруг закрылись перед ним,И под одной из них теперь он спал —Где раньше Оффа поднимал потирИ где бомжи устроили сортир.Вот вся поэзия его. СобралОн в сумку шмотки, как в живот кишки,И вспомнил вдруг, какой сегодня день —Да, пятница, хоть кто-то будет ждать:На Башенной толстяк-торчок с травой,Угашенный он кайф даст и постой.Оставил в вспышке спешности кровать —Ден мигом мчится в сумерек сирень.От тесного скита, где горем был прижат,—Средь плит, что время-варвар осквернитьВсе тщится, губит буквы и года,И память, и любовь, и скорбь. Мертва,Аки кладбище, местность. Во всю прытьЛетит Орфей – здесь ищет он свой ад,Альков оставив, скисший от тоски,И черный памятник – иглу войны.Бежит часовни, сумерек вперед,Пока с горгулий снова не польет.Вдоль клумб-костров, горящих от весны,За дверцу прочь шагают башмаки,Затем за Ярмарку, где мечет взорПрезрения тот пухлый коротыш —Чинуша с белой бородой и лбом, Лишенный удила садовый гном, Пусть хмыкнул «Добрый вечер» наглый прыщ — На Пиковом уж Деннис, в весь опор К вершинам, новым доньям он спешит. Зачем сюда стремится, сам не свой? В дыру, где раз гнездо пожар свивал, Что Клэра некогда с ума свела, Что Баньян как-то окрестил Душой — Хоть у стихов здесь больше нет души: Ден местного поэта раз видал: Пьянчуга, в чьих отчаянных очах Узрел себя Ден, мертвые стихи. Вот, вынырнув из памяти стихий, За Катерины дом свернул – в печаль Вечерней мглы на Замковой, туда, Где с середины – ската верхний край Меж двух многоквартирников ведет На Банную, где гари вперекор Чрез мрак придется рваться на простор. Оптический обман рожает сброд Чертей в долине смертных – стремных даль. Но лезет Ден в долгов, пособий топь Где шаг от шага режет вонь сильней. Там, в атмосфере тлена, прели, зла, Вступает в кучу псиного говна, И где хребта какашки апогей — Оставил оттиск Ден узора стоп. Без лести о своей судьбе сказав Сполна, из баухауса трущоб Ден вынырнул к сиянью в вышине От окон небоскребов на холме — Наш Чайльд-Денни ́с под башен тьму пришел. Пока расшаркивал ногой, в мозгах Звучал хор из сомненья голосов: Ведь с лысым типом толком не знаком, Но тот, кто «Жирным Кенни» средь друзей Прослыл, – тот вряд ли лучший из людей. И все ж Ден жаждою влеком По Симонс-уок – где сгинул апостроф. Но, бросив взгляд через сухой газон, Всмотрелся он за сумрака тромплей: Мираж возник – ночная шестерня Кружит, дымит и тает, затемнясь. Прищурившись, тряхнул Ден головой. Стучится в двери – с сердцем в унисон. На стук второй свет льется из стекла, Является хозяйский силуэт. – Здоров… Что за вонища? Блять, кто сдох? А, да? Ну там сними, не стой как лох,— Ден подчинился и теплом согрет, А кроссы, как сиротки, – там, где мгла, В позоре без призору. Коридор Вонючий вел в вонючий зал. «Забьем?» Ден рухнул в кресло, Кенни – на диван, Где психофармакологов тома Разбросаны; на лысине его Блик лампы – как бильярдный шар, натерт, Иль словно жемчуг; и горят глаза, Как «Ризла». Кенни косячок скрутил И, с табаком и дурью совладав, Сигару-оригами он слагал И тупоносый подпалил фитиль, За чем смешная бомба-голова Взрывается от кашля и смешков. Пустили в круг, дымят как товарняк, От дыма-василиска час застыл, И Кенни молвил – словно пошутил,— Чтобы в обмен на кров, еду, косяк Ден за щеку сейчас был взять готов. – Давай. По пятницам не подаю. Или пиздуй. Есть пицца, годный стафф. Просилась за анал одна тут блядь, Но нет. Как можно друга наебать? — Дошло тут быстро – Ден же не жираф,— Он за кумаром видит жизнь свою: Что делать будет, присно и вовек, Чтоб дверь закрылась с нужной стороны. Кивает. Кенни тут на разогревПоставил пиццу, расстегнуть успевШиринку, и, на кухне сняв штаны,Он Дена на фелляцию обрек.Раскрыл тот рот, задумавшись взаменОб Уайльде с Уитманом, пока постичьПоэзию пытался в суетеИ вкусе горечи на языке;Чёл про себя он, не сбиваясь в китч,Из De Profundis – но, хоть в рот лез член,Не лезло в мысли никаких цитат.В отсутствие пантер Ден пироватьЛишь с хряком может – тот не ведал рифм,Возможен здесь лишь совпадений ритм:Ведь стоит печке звонко пропищать,Как Кенни в рот кончу спускает в лад.Едят в молчаньи. Только помнит ротАперитив, а потому антреНе радует. А ужин свой доев,Порочный Будда, вмиг повеселев,Сказал – пора начать их кабаре,Их этноботанический поход.Он показал датуру под окном —Цветок, страницы без стихов белей.Salvia Divinorum был там куст,Но Кенни намотать велел на ус:Вдвоем вкусят пророческий шалфей,А Ангельские Трубы – лишь его.«Моя переносимость – будь здоров.А для разгона пожую с тобой».Знай, Ден: что есть на языке – поверь,То будет на уме; итак, теперьС салатом сублингвальным за щекойПотеет он и ждёт волшебных снов.Бледнеет, словно, бешен и угрюм,К нему грядет вдруг пандемониум.

Перейти на страницу: