Иерусалим

А также, как оказалось, и к следующей, поставленной к стене яслей под «Сонмом англов», тем самым требуя от Мика присесть на корточки, чтобы приглядеться внимательнее. Переместившись в результате в младенческий мир, населенный штанами – такими же непохожими друг на друга, как лица, – он попытался надлежащим образом осмыслить экспонат, болезненно осознавая, что представляет в узком проходе препятствие для подчеркнуто вежливых внешне, но внутренне бушующих коленей. Примерно такого же масштаба, как соборная сцена выше, но в этот раз на девственно-чистом паспарту, с кривой этикеткой, что цеплялась за поля и извещала о наименовании картины – «ASBO и страсть». Он не сразу понял, что смотрит не просто на затененный овал с кругом посередине размером с тарелку, а на кадр охранной камеры – ровно в стекло ее расширенного зрачка. В центре объектива отражалась и так маленькая, но и еще больше уменьшенная перспективным сокращением одинокая женская фигурка, уловленная в авторитарный снежный шарик и выведенная деликатными белыми линиями на фоне господствующих в работе лоскутов сажистой тьмы, фиолетовых пятен – почти черных и рассыпающихся на мелкое зерно по краям. Вспоминая детские случаи, когда он ненароком вторгался к старшей сестре, пока она занималась искусством, – намного хуже, чем если ввалиться, когда она сидит в туалете, – Мик подумал, что картинка может быть выполнена с помощью аккуратного замаскированного применения наверняка устаревших распылителей, которые он видел у нее в прошлом, – суставчатые трубки, куда надо дуть, чтобы испускать взвешенный туман, – на манер пульверизатора амишей. Тогда получается, скорее всего, что медиумом здесь были цветные чернила – на удивление приятного вида ассортимент стеклянных пирамидок с этикетками, словно покрытыми геральдикой из детских книжек, от компании «Виндзор энд Ньютон». Женщина под взором наблюдения носила высокие каблуки и короткую юбку, кулаки сунула в карманы куртки с меховой опушкой, а вес перенесла на одну ногу, повернув голову и всматриваясь в темноту, словно нетерпеливо кого-то ожидая. Она как будто не замечала, что за ней втихаря наблюдают, что только акцентировало ее уязвимость и вызвало у Мика отдаленную тревогу за нее. Бесстрастный объектив слишком уж напоминал вуайеристское око какого-нибудь мастурбатора в тенях. А аккуратно выписанные капли конденсата, инкрустировавшие холодный мениск, лежали сальным потом на челе растлителя.

– Уорри, я знаю, что от великолепия тебе остается только пасть ниц, но ты же всем дорогу загородил. Если б я понимала, что ты придешь меня позорить, то вообще не стала бы тебя звать. А, и да, можно стрельнуть зажигалку?

С тяжелым и обреченным вздохом Мик отвернулся от растревожившего ноктюрна, чтобы взглянуть на обращавшиеся к нему берцы «Доктор Мартин» с двенадцатью отверстиями и абы как завязанными шнурками. Неповоротливо взбираясь обратно на ноги, он с досадой пошебуршил рукой в кармане штанов, наконец выудив вожделенную аметистовую палочку, три штуки за фунт. Не то чтобы он против одолжить зажигалку Альме; скорее, он против того, как она встала, протянув руку, словно ему девять лет, а она ее конфискует.

– Вот. Не забудь отдать. А ты же знаешь, Уорри, что это просто разномастные картинки без всякой связи, не считая раздавленной сороконожки, которую ты называешь подписью? И как это все касается того, что я чуть не подавился насмерть?

Небрежно прикарманив наполовину пустой пластмассовый леденец без комментария или даже заметной благодарности, сестра критически изучила его из-под отяжелевших от наркотиков и туши век, словно не желая впускать слишком много фотонов отразившегося от него мещанского света.

– Ну, Уорри, в конце выставки в импровизированном перформансе я засуну тебе в глотку целую пятифунтовую банку драже от кашля, закончу начатое и наверняка переплюну Тернера. Вот из-за таких, как ты, у рабочего класса и не бывает ничего хорошего.

Он медленно и жалостливо покачал головой – пессимистичный ветеран.

– А из-за таких, как ты, Уорри, у них даже сраных зажигалок нет.

Альма ответила ему сложным тройным жестом V, для которого понадобились две ладони и скрещенные под острым углом предплечья и который Мику больше показался ритуализированным припадком, а потом ускакала вприпрыжку в открытую дверь, чтобы одновременно подышать свежим воздухом и закоптить его. Мик наблюдал за ней из окна яслей – за огромным комком бирюзового пуха, как будто катавшимся на неопределившемся ветру по обшарпанному пригорку снаружи: она шагала туда-сюда без остановки и раскуривала косяк чуть короче обычной тросточки слепого, который сестре наверняка казался незаметным и ненавязчивым. Чертовы женщины и их врожденный пространственный кретинизм. Конечно, она наверняка нарочно выбрала такое неподходящее крошечное помещение, чтобы даже если пришли только два человека и собака, казалось, будто она собрала аншлаг. Из окружающей боенской давки людей Мик услышал, как Берт Рейган ставит диагноз на ту же тему.