Иерусалим

В этот раз погружение не стало таким уж шоком. Атмосфера разряжалась и разрежалась с каждым часом, толпа расходилась во всех смыслах. Как и раньше, он настроился начать с момента, где ушел, так что повторил свой путь по часовой стрелке вокруг детского манежа, забитого миражами. Можно было бы пойти в другую сторону, противосолонь, но это как-то неправильно: заложенное место в книжке ищешь, листая с начала, а не с конца, а Мик уже поверил, что канонада иллюстративных нон-секвитуров Альмы должна была представлять собой какую-то историю – возможно, такую большую и сложную, что требовалось дополнительное математическое измерение, чтобы ее рассказать. А возможно, ее магнум опус просто достиг критической массы, и теперь он видит баллистические последствия, паттерн взрыва боевой головки сестры, косматой и набитой оружейными делящимися веществами. Так или иначе, какая-то история тут имелась, пусть даже только для саперов-аналитиков. Пройдя через этикет спид-дейтинга с десятком людей, с кем он уже здоровался – словно с далекими знакомыми, с которыми без конца сталкиваешься в следующих проходах супермаркета, – он обогнул центральный подиум с миниатюрным грузом до боевого поста сразу за двадцать третьим экспонатом – где-то в четверти от конца восточной стены этого вернисажа понарошку. Пока на периферии левого глаза пускал слюни искр и токсичных паров Деструктор, Мик с трудом сконцентрировался на предмете двадцать четыре – энигматичной акварельной абстракции перед лицом. На ее табличке зелеными, как старинная заводская ручка, буквами было написано «Тучи раскрываются». Это оказался совершенно круглый диск византийских расцветки и орнамента размером с блюдце, смещенный от центра большого четырехугольника белесого цвета, заляпанного параболами цвета голубей и привидений – такими прозрачными серыми штрихами и кляксами, что их почти и не было, визуально невесомыми вплоть до того, что их насилу можно было назвать массами. В углу снизу слева скопилась тонкая лужица помойной воды в виде волнистого треугольника, а сверху в середине торчал плавник макрели из пыльной ваты. Сразу под ним повисло какое-то оторванное совиное крыло, а может быть, зыбкая тонкая башня межзвездного газа. Время от времени на фоне нехоженого белоснежного простора сбивались пятнышки темных нейтральных цветов – микроскопические косяки метеоритов, затерянные то ли в выбеленном, то ли в негативном космосе, тогда как от шара сине-золотой филиграни отходили во все стороны эллиптические траектории сперматического кита, которые…. ой. Это же глаз. А вовсе не абстракция. От края до края пространство занимал бунюэлевский крупный план глаза, но не из плоти. Эту орбиту выбили из белого известняка, как и легкий пушок высеченной брови, наползающей сверху, и усеченную дугу скулы слева снизу. Это нефункционирующее оптическое оснащение принадлежало статуе, а спутниковые эллипсы оказались неморгающими веками – очевидцами катастрофы, которые не умели отвернуться. Едва видимый веер плюмажа справа обрел смысл как ложбинка с тенетами для тени сбоку от переносицы – резного кряжа, ниспадающего в «пыльный котел» глазницы. Произвольные пятнышки оказались текстурой, каменным эпидермисом, обветренным и разъеденным двумя сотнями лет дождя и носимой в воздухе пыли. А в фокусе картины, в золоченой радужке лежал средневековый планетарный оррерий, выбранный золотыми нитями на ноктюрновом индиго, – полет луны или кометы по размеченным линиям солнечного цвета сквозь неподвижное сапфировое время. Это был часовой механизм известной вселенной, пойманный в непроницаемом и навечно пораженном оке. Мик отметил задним умом, что основная композиция работы была почти идентична композиции предшествующего кадра – виду с высоты полета умирающей птицы на зев инсинератора в мареве частиц. Он спросил себя, что, если второй, духоподъемный труд был помещен в непосредственной близости к прошлому, повергающему в беспокойство, именно в качестве немедленного антидота, как когда в зарослях стрекающей крапивы растет щавель. Благодарно оценив хотя бы усилия картины восстановить его внутренний эквилибриум, он проскользнул направо к кантону экспонатов двадцать пять и двадцать шесть, висящих друг над другом в северо-восточном углу.