Иерусалим. Биография

Юсуф ибн Айюб, сын курдского авантюриста, родился в 1138 году в Тикрите (в этом же иракском городе родится через много столетий Саддам Хусейн). Отец Юсуфа и его дядя, полководец Ширкух, служили Занги и Нур ад-Дину. Юноша рос в Дамаске, где делил время между вином, картами и женщинами. По ночам он играл в поло с Нур ад-Дином, который в конце концов назначил его начальником полиции Дамаска. Юсуф изучал Коран и был также большим знатоком родословных породистых лошадей. Когда Нур ад-Дин послал Ширкуха воевать в Египет, тот взял с собой племянника Юсуфа, которому тогда было уже 26 лет.

Во главе двух тысяч конных чужеземных наемников, отчаянно рискуя, дядя и племянник сумели и отвоевать Египет у Фатимидов, и защитить его от иерусалимских крестоносцев. В январе 1169 года Юсуф, принявший к тому времени почетное имя Салах ад-Дин[168], убил египетского великого визиря, место которого тут же занял его дядя. Но Ширкух вскоре умер от сердечного приступа, и последним фатимидским визирем стал сам Саладин. В 1171 году умер последний халиф из династии Фатимидов, и Саладин упразднил шиитский халифат в Египте (который с тех пор остается суннитской страной), за одну ночь перерезал суданскую гвардию в Каире, а затем присоединил к своим расширяющимся владениям Мекку, Медину, Тунис и Йемен.

Когда в 1174 году умер Нур ад-Дин, Саладин двинулся с войском на север и продолжил свою экспансию, захватив Дамаск. Он присоединил к своим владениям большую часть современного Ирака и Сирии, а также Египет, однако слабым звеном его империи была территория современной Иордании, которую частично контролировали крестоносцы. Поэтому война с ними была требованием не только религиозного рвения, но и насущной имперской политики. Сам Саладин предпочитал Дамаск, видя в Египте лишь «дойную корову»: «Египет — это шлюха, — шутил он, — пытавшаяся разлучить меня с моей законной женой, Дамаском».

Саладин не был диктатором[169]. Его империя представляла собой лоскутное одеяло, сотканное из амбиций алчных эмиров, мятежных князей и честолюбивых братьев, сыновей и племянников, которым он жаловал уделы в обмен на верность, налоги и воинов. Саладину всегда не хватало денег и солдат. Лишь его харизма удерживала империю от распада. Он не был выдающимся полководцем и часто терпел поражения от крестоносцев, но был чрезвычайно упорен, при этом «никогда не лишал себя общества женщин и посвящал время удовольствиям». Большую часть жизни Саладин воевал с другими мусульманами, но теперь его главной страстью, его миссией стала священная война за возвращение Иерусалима: «Я отказываюсь от земных наслаждений, — сказал он. — Я пресытился ими».

Однажды, во время войны, прогуливаясь по берегу моря, Саладин сказал своему министру Ибн Шаддаду: «Я мечтаю о том, что когда Аллах даст мне завоевать все остальное побережье, я разделю свои земли, составлю завещание и пущусь в плавание по этому морю — в погоню за неверными — и буду преследовать их до тех пор, пока на лице земли не останется никого, кто бы отрицал Бога. Либо же я умру, пытаясь сделать это». Он следил за чистотой ислама еще более жестко, чем Фатимиды. Узнав о юном мусульманине-еретике, проповедовавшем в его землях, Саладин приказал распять его и оставить тело на кресте на много дней. Сидя ночами в окружении военачальников и ученых мужей, принимая гонцов и просто беседуя, он чувствовал себя наиболее счастливым. Он чтил ученых и поэтов, и его двор был бы не полон без 90-летнего Усамы ибн Мункыза, вспоминавшего потом, как султан разыскал его и вырвал из когтей злого рока.

Саладин хромал и часто болел, и тогда за ним ухаживал двадцать один врач — семь мусульманских лекарей, семь евреев (в том числе Маймонид) и семь христиан. Но стоило султану подняться для молитвы или приказать подать свечей, придворные сразу понимали: вечер окончен. И если сам Саладин был выше того, чтобы кого-то попрекать или бранить, то его гедонистическая и честолюбивая родня не была столь же сдержанна.

Танцовщицы и афродизиаки: двор Саладина

По свидетельству сатирика аль-Вахрани, юные принцы устраивали оргии, на которых гости бегали голыми на четвереньках, завывая, словно собаки, и высасывали вино из пупков поющих девушек — «а в это время мечети зарастали паутиной». Дамасские арабы непрерывно ворчали по поводу правителя-курда. Писатель Ибн Унайн издевался над египетскими чиновниками Саладина, особенно над чернокожими суданцами: «Будь я столь же черным, да еще и с головой, как у слона, толстыми руками и огромным членом, тогда бы ты склонил ухо к моему прошению». Саладин отправил Ибн Унайна в изгнание за подобные дерзости.